Ребёнок, который часто повторяет, что ненавидит себя, постепенно сам понижает свою самооценку и теряет уверенность в себе. Об этом журналист Джо Просперо в своей колонке на Huffington Post.
«Когда мой сын сделал бумажный самолётик, а потом случайно его сломал, он сказал: „Я ненавижу себя“. Я слышал от него эти слова уже несколько раз и стал бояться, что он поверит в них», — рассказывает автор.
Если ребёнок говорит своим родителям, что ненавидит их, так он выражает обиду и пытается избавиться от негативных эмоций. Дети, которые начинают по-настоящему верить в то, что ненавидят себя, испытывают трудности, когда заводят друзей или берутся за новые для себя задачи.
«Я обратил внимание на эту фразу, потому что это и моя история тоже. В детстве я был очень невысокого мнения о себе, а теперь понимаю, что для большинства недостигнутых целей мне не хватало всего лишь веры в себя. Сейчас мне очень сложно видеть любого ребёнка в таком же положении, как я когда-то», — объясняет журналист.
По мнению автора, в детском возрасте слова часто формируют систему понятий, в которые ребёнок верит. Он советует бояться не грубого языка, а языка, который делает человека слабее.
Как правильно говорить с детьми о правилах безопасности, чтобы они прислушивались, не злились и не отвлекались, изданию «Афиша Daily» педагог, экс перт по детской безопасности Лия Шарова. Она уверена, что «страшилки» и нотации родителям не помогут. По мнению специалиста, родители любят вести с детьми «серьезные разговоры», но это неправильная тактика. Тогда беседа превращается в стресс для детей. «Ребенок уже устал, он отвлекается и хочет уйти, но нет: „Сиди и слушай — разве ты не понимаешь, как это важно? Пока не покажешь, как надо делать, никуда не пойдешь!“ В таких случаях ребенок устает, злится, но кивает, потому что хочет поскорее закончить этот неприятный разговор. Часто после таких нравоучений дети начинают считать, что мама беспокоится совершенно зря», — уверяет педагог.
Она советует разговаривать с детьми на темы безопасности не больше пяти минут в неделю во время «обычной болтовни по дороге в школу, просмотра мультиков или перед сном». «Это обычные повседневные социальные навыки — так же мы учим делать покупки в магазине, понимать, где свои и чужие игрушки, уступать место старшим», — объясняет Шарова.
Главная проблема, из-за которой дети могут попасть в опасную ситуацию — «им неудобно пройти мимо, не оборачиваясь, если окликают, или отойти от лифта, если в подъезд зашел незнакомый мужчина». «Многие жертвы идут за руку с похитителем не потому, что ничего не понимают, а потому что у них возникает мысль: „А вдруг ничего страшного не происходит, а я, как дурак, начну орать“? Именно это — самая главная причина трагедий», — считает Шарова. Детям нужно объяснить, что совсем неважно, что думает прохожий. «Пусть они будут уверены в том, что имеют право следовать правилам безопасного поведения. Это самосознание можете привить им именно вы, ведь все остальные будут учить их противоположному», — уверяет педагог.
Она забирается ко мне на колени и говорит:
— Мама, я хочу с тобой…
И это самое прекрасное и самое ужасное, что мне когда-либо говорили.
Это счастье. И тепло. Всегда быть рядом, всегда быть для нее. Маленькие теплые ладошки в моих руках. Круглый носик, упругий и мягкий, пружинящий под моими губами.
Это боль, потому что в тот момент, когда она произносит эти слова, я уже понимаю, что все закончится. Что она вырастет, и больше не будет этого «я хочу с тобой». И я думаю, что, наверное, не справляюсь. Что я все чаще говорю: «Подожди, пожалуйста, мне нужно закончить одну вещь».
Одну вещь за другой. А время уходит. И маленький человек становится большим. И с каждой минутой она все дальше. И постепенно превращается в незнакомку. А с ней уходят в прошлое все непрочитанные сказки, не сделанные поделки, не пройденные километры и не измеренные лужи. На которые так и не нашлось времени.
Это страх. Страх, что я уже не с ней. Или меня не окажется рядом, когда я буду очень нужна. И что маленькая девочка на самом деле очень одинока.
Это изумление. Как такое маленькое существо смогло настолько заполнить мою и без того не пустую жизнь. Мои интересы и отношения, работу и достижения, страхи и чувства, приключения и впечатления. Как все это ужалось и стало частью нее или стыдливо уползло на второй план…
Это восхищение. И благодарность за возможность побыть рядом с чудом, подержать его в руках. Абсолютная уверенность в том, что каждое движение и слово – совершенны. Все в ней – прекрасно.
Это любовь. Я люблю ее шалости и проделки, ее открытия и разочарования, ее ошибки и неумения. Я люблю ее капризы и непослушание. Ее радость и восхищение. Ее преодоления и попытки. Ее смех и слезы.
Как можно дольше слышать, навсегда запомнить… как она забирается ко мне на колени и говорит:
— Мама, я хочу с тобой…
Кажется, еще во время беременности я прочитала замечательный совет: всегда заниматься домашними делами с ребенком, чтобы во время его сна у мамы оставалось свободное время для своего отдыха. Мне тогда это показалось разумным. Конечно, я еще не знала, что у меня просто не будет других вариантов…
С самого рождения дочь была очень любознательной и не любила лежать одна. Сперва я носила ее во время домашних дел в слинге. Позже, когда она научилась ползать и сидеть, пока я готовила, она рылась в шкафах, изучала кухонную утварь, пересыпала крупу. Не так давно ситуация переменилась. Стоило только моей тогда 11-месячной дочери увидеть, что я занимаюсь чем-то на кухне, она бежала ко мне: висла на юбке и начинала хныкать, если не взять ее на руки. Но и на руках она не успокаивалась, а вертелась во все стороны, как мельница, была всем недовольна и ни на что не желала отвлекаться.
Удивительно, как, интуитивно зная все ответы, мы можем легко упустить их за вечной бытовой суетой. Если первую, очевидно бредовую мысль о том, что я ее разбаловала и приучила к рукам, удалось легко отогнать, то дальше пошли невеселые размышления о том, что у меня очень чувствительный ребенок, а я не могу напитать ее привязанностью, поэтому у нее нет энергии дерзновения, чтобы исследовать мир в рамках квартиры самостоятельно. Неизвестно до чего бы я додумалась, если бы в какой-то момент, устав держать дочь, не поставила ее на стул рядом с собой… Она тут же перестала ныть и с увлечением начала рыться в нарезанных для супа овощах.
Дело совсем не в ее чувствительности или нежелании отпускать меня от себя. Она просит не столько уделить ей внимание, сколько включить ее в то, чем я занимаюсь. Она не требует: “Брось все и развлекай меня!” Она просит: “Скорее научи меня обращаться со всем этим!”
Такая простая мысль, кажется, что может быть очевиднее? Ребенок растет и хочет уже не только смотреть, что делает мама, но и пробовать делать это сам. Но как просто за постоянной занятостью проглядеть этот новый этап в развитии ребенка и, вместо того, чтобы поддержать и направить его энергию в нужное русло, раздражаться на его упорство. Ведь почему-то первыми в голову лезут простые и “удобные” объяснения про избалованность и чужие представления о том, что ребенок должен тихо сидеть себе в манеже, а не путаться под ногами. А если посмотреть на ситуацию с другой стороны, то ребенок из помехи в домашних делах превращается в будущего помощника, который пока – пока! – ничего не умеет, но очень хочет научиться.
Разумеется, идти этим путем сложнее. Во время готовки с ребенком постоянно что-то падает или рассыпается на пол. Мытье посуды часто рискует вылиться в потоп. А в тазу с водой, приготовленном для мытья полов, можно обнаружить не только книжки и игрушки, но и самого ребенка. Зато, когда я вижу, как моя, теперь уже годовалая дочь, увлеченно вырезает формочками из теста, катает скалку или трет посуду губкой, я понимаю, что ей это интереснее любых игрушек.
Придумайте «ритуал сна», которому будете следовать ежедневно. Чем сложнее происходит засыпание, тем строже соблюдается ритуал.
С моими детьми я заметила, что чем раньше начать готовиться ко сну, тем проще перейти к укладыванию. В будни мы соблюдаем последовательность особенно строго, в выходные — пропускаем некоторые пункты или ложимся позже.
Вот как выглядит наш ритуал, выработанный годами:
— За два часа до сна ужинаем лёгкой сытной едой.
— После ужина — спокойные игры, творчество, чтение.
— За час до сна дети принимают ванну около получаса. Дочка переливает воду или моет кукол — такие игры снимают напряжение. Сын играет в ванной в сюжетные игры с фигурками.
— После ванны мажу детей кремом массажными движениями. В отличие от классического массажа движения идут от центра к конечностям, например, от плеча к кисти руки. Это расслабляет.
— Около получаса отводится на чтение. Дочке читаем вслух, сын читает сам, иногда ему читаю я. Дети никогда не засыпают во время чтения, поэтому я не пытаюсь говорить тише или размереннее. Если ваш малыш засыпает, когда вы ему читаете, постепенно снижайте тон голоса.
— Перед выключением света они выпивают стакан тёплого молока.
— Я гашу свет и ложусь рядом. 10–15 минут отвожу на спокойную беседу шёпотом. Я считаю, что это особенный момент, когда можно поделиться чем-то важным.
— Беседа заканчивается признаниями в любви, пожеланиями спокойной ночи и поцелуями. После этого выхожу из комнаты.
Я давно чувствовала, что не всегда правильно веду себя с дочкой. Однажды даже услышала от посторонних, что я на неё давлю. Да ладно? Я же лояльная мать, идеального порядка не требую, личных дневников не читаю и в школьную жизнь не лезу. Что же я делаю не так?
У моей восьмилетней дочки несколько месяцев болел живот, а врачи ничего не находили. После долгих походов по поликлиникам я решилась, наконец, предположить, что это неспроста. Что-то с ребёнком не так, даже если с животом всё в порядке. Психосоматика? Проблемы в школе? Или, может быть, я требую от неё слишком много, сама того не замечая?
Вообще я спокойно отношусь к проказам, беспорядку и прочему, даже домашнее задание не проверяю, что для мамы второклассницы редкость. И тут эти жалобы на боли в животе. Было видно, что дочке тяжело, но я не знала, чем помочь. С другими детскими болячками я умею справляться, чувствую себя уверенно, а тут — что-то неведомое. Мне оставалось только жалеть её, обнимать и гладить.
Эмоции перенесли меня в то время, когда дочке было два года. Я открыла альбом с фотографиями, а там — пухленькая смешливая девчонка, непосредственная, с явно выраженным «элементом вольности». Мой сын сейчас такой же, он шкодит — а мне даже в голову не приходит его ругать. Ругать в смысле требовать изменить своё поведение. Я, конечно, возмущаюсь, но не всерьёз, злюсь больше на ситуацию, чем на него. И с дочкой было так же.
Сына я часто целую, обнимаю, тискаю без повода. Он хорошенький сам по себе. А она?
Раньше я радовалась уже тому, что она есть. А сейчас моя дочь — это набор обязательств. Впереди идёт не умиление, а вопросы и ожидания. Умиление, конечно, осталось. Я до сих пор улыбаюсь, когда вижу её платье на шкафу под потолком, школьную форму под колёсами компьютерного кресла, лыжные брюки, висящие на крючке комком. Я вижу в этом свободный разум и лёгкость, которые себе в детстве не позволяла. Я всегда чётко знала, почему мне поставили «двойку» и не могла радоваться жизни, как будто ничего ужасного не произошло. Я радуюсь этим качествам в дочери, но в то же время для меня они слишком концентрированные. Я пытаюсь загнать её хоть в какие-то рамки. «Загнать» — вот тут и начинается давление.
Материалы, представленные на сайте, взяты из открытых источников.
Информация используется исключительно в некоммерческих целях.
Все права на публикуемые аудио, видео, графические и текстовые материалы принадлежат их владельцам.
Если вы являетесь автором материала, и есть претензии по его использованию,
пожалуйста, сообщите об этом.
