Маша Трауб "О чем говорят младенцы"

Счастье матери – когда все дети дома. И когда они спят.

Предисловие

Если уткнуться носом в шейку ребенка, за ушком, глубоко вздохнуть и закрыть глаза, то на миг – очень короткий и одновременно бесконечный – можно ощутить то самое абсолютное счастье. Запах ребенка, младенца невозможно описать. Самый сладкий запах на свете. Он сильнее афродизиаков и мощнее адреналина. Ради этого запаха можно отдать жизнь, не задумываясь. Им хочется задохнуться. Я беру свою маленькую дочь на руки, осторожно трогаю ее льняные, как у всех младенцев, волосики, утыкаюсь в нее носом и умираю от счастья...

Спать, спать, спать. Сделать маникюр. Не подходить к плите. Уехать далеко и почувствовать себя свободной. Молодой и красивой. Делать карьеру, флиртовать, пить вино и болтать с подружками. Купить новое белье, красивое платье с вырезом, туфли на высоких каблуках, покрасить волосы и сделать стрижку. Сесть на диету, потанцевать, сделать еще тысячу дел...

Это то, чего хочет каждая женщина. А мать двоих детей, один из которых младенец, особенно. Дети – это счастье. И муж – тоже счастье. Но как иногда хочется забыть про сопли, какашки, растяжки, памперсы, уроки, тренировки, прививки, режим и правильное питание! Забыть, хоть на секунду, про ответственность, планирование, семейный бюджет, очередную сломанную стиральную машину, в которую ребенок засунул деталь от конструктора или игрушку, перегоревшие лампочки, которые не выдерживают удара мячом, коляску, санки, лыжи, сандалии с супинатором... Как же не хочется делать хвост – классическую прическу всех молодых мам, поскольку нет времени на укладку феном. Не хочется чистить ванную, мыть полы, колеса коляски, гладить школьную форму и смотреть в дневник, чтобы вспомнить, что класть на сменку – кроссовки или ботинки. Как же не хочется утром вставать и варить кашу, потом суп на обед и ехать в магазин, потому что все опять съели. Хочется уснуть вечером и проспать до утра – непрерывным, глубоким сном. Не выставлять с вечера на тумбочку рядом с кроваткой две бутылочки – с чаем и с йогуртом, три соски и два памперса. Не собирать по утрам портфель, не собранный с вечера. Не искать с утра потерянные перчатки, шапку и шарф, забытый в школе. Не вскакивать в семь утра, во сколько бы ни лег вечером. Не писать эсэмэски мужу: не забудь купить туалетную бумагу, потому что какие тут «люблю, целую», когда ребенок размотал последний рулон по всему дому.

Почисти зубы, умойся, сиди ровно, ешь, я сказала, что получил в школе, почему опять дырка на штанах, где один ботинок, почему пиджак в портфеле, а не на тебе?

Прогулка, обед, опять прогулка. Старые штаны и растянутый свитер, теплая куртка на два размера больше и растоптанные ботинки. И кажется, что это никогда не кончится. Ни-ког-да. И еще мама или свекровь, которая по телефону дает советы и говорит сокровенное: «Ты знала, на что шла, когда заводила детей». Или еще вот это: «А как мы вас растили? Руками стирали и без памперсов! И в двух местах работали!» Или еще вдогонку: «Что ты все время ноешь? Ты молодая и здоровая, а я старая и больная и то не ною». И бесконечные рассказы, как они толкли яичную скорлупу, купали нас в череде, заплетали косы и доставали пюре «Неженка», стоя в очередях.

Беременным кажется, что они никогда не родят. И только вид мам с детьми успокаивает – они же родили, значит, и я смогу. Молодым мамам кажется, что дети никогда не вырастут и бессонным ночам не будет конца.

Дети рождаются и вырастают. Очень быстро. Слишком быстро. То, от чего раньше рыдала, вспоминается со смехом и грустью. Грустью оттого, что счастливое время, когда прорезывание очередного зуба или колики были настоящей трагедией, прошло. Как быстро все забывается... Слишком быстро. И уже не помнишь тех мелочей, которым умилялась. Не помнишь первого слова, которое сказал ребенок. Или второго. Или первого предложения. Зато наступает время, когда ты говоришь: «Я мама», – и считаешь это главным своим достижением. Что на самом деле очень верно и правильно.

Эта книга – про детей и родителей. Мне захотелось взглянуть на нашу семью глазами маленькой девочки – моей дочери, которая еще не умеет говорить. Захотелось посмотреть на нас ее глазами и улыбнуться. Вспомнить, какое это было счастье. Какая радость. Простая и бесхитростная, но – настоящая. Та радость, которую может принести только ребенок. Твой ребенок.

О чем говорят младенцы

– Вася, посмотри за сестрой!

– Не могу! Я занят!

– А где она вообще?

– Была на кухне!

– Кто-нибудь видел ребенка? Кто-нибудь может присмотреть за ней? Сима! Сима! Брось сейчас же! Нет! Зачем ты банку бросила? Вася! Возьми ее, тут осколков полно! Сима! Нельзя! Что? Вася, ты палец порезал? Иди под водой холодной подержи и пластырем заклей! Я же тебе говорила, сиди в своей комнате! Сима! Нет, не давай ей пластырь! И убери аптечку с пола! Сима, зачем ты бинт взяла? Вася, смотай бинт, а то она сейчас им себя задушит! Сима, ты порезалась? Где? Это твоя кровь, Вася? Я же тебе сказала, залепи себя пластырем и иди в комнату. И сестру с собой забери. Я с ума с вами сойду! Отбери у нее коробку с таблетками. Я же сказала – смотай бинт. Ай! Вася, отдай пластырь, я тоже порезалась!

Меня зовут Серафима. Мне полтора года. Вася – мой брат. Ему почти десять лет. А женщина, которая кричит, – моя мама. Это у нас обычное дело. Так, рядовое происшествие.

– Телефон! Вася, где мой телефон? Сима, отдай телефон. Не бери его в рот! Куда ты нажала? Зачем ты отправила эсэмэску? Папа звонил. Нет, Сима, брось. Не ломай телефон. Зачем ты его бросила? Вася, собери телефон, батарея под шкаф закатилась, и позвони папе. Скажи, что у нас все в порядке.

– Папа, привет, ты когда приедешь? Поздно? Нет, мама говорит, что все хорошо. Я порезался. Сима вся в крови. Мама тоже в крови. Сейчас пол моет, поэтому говорить не может. Когда приедешь? Не поздно?

– Мама, тебе эсэмэска от папы пришла! Он спрашивает, кто конкретно порезался и почему столько крови?

– Напиши ему что-нибудь...

– Хорошо.

– Написал?

– Да.

– Что написал?

– «Привет».

– И все?

– А что еще писать?

Говорить я пока не умею. Поэтому кричу, ною, издаю разные звуки и плачу, в зависимости от того, что мне нужно. Меня прекрасно все понимают.

Вася тоже долго молчал, поэтому мама не нервничает по этому поводу. На самом деле она в детях ничего не понимает. У нас нет ни одной книги о воспитании младенцев. Мама не знает, сколько у меня должно быть зубов, должна ли я складывать пирамидки и узнавать цвета. А еще она считает, что я молчунья – в папу. Папа у нас говорит мало и тихо.

– Пожалуйста, поговори со мной! – просит мама его вечером.

– О чем? – искренне спрашивает папа.

– Что, не о чем? – тут же начинает хлюпать носом мама, выдавливая слезу.

– Я же разговариваю. Ты не заметила?

– Ты пил чай и читал книжку!

– Я же спросил, как легла Сима и собрали ли форму на физру Васе...

– А о другом мы можем поговорить? – не отстает мама.

– Давай.

Мама с папой замолкают.

– Вот! – вскрикивает мама, как раненая птица, и уходит в ванную плакать.

На самом деле она нормальная. Веселая. Только очень эмоциональная. Это она в бабушку.

Да, у меня еще есть бабушка с дедушкой. Они живут в деревне. Я их не помню, потому что видела всего несколько раз. Про бабушку мне Вася рассказывает. Ну, и я еще слышу, как мама с бабушкой по телефону разговаривают, так что могу себе ее представить.

– Ты приедешь? – спрашивает мама бабушку.

– Не могу. Меня занесло снегом.

– Какой снег? На улице дождь и плюсовая температура.

– Это у вас дождь, а у нас снег. По колено. К весне отроюсь. На Восьмое марта приеду.

– Ты шутишь?

– Нет. У меня тут свежий воздух, заповедник, я читаю новый детектив, а ты мне предлагаешь ехать в ваш мегаполис и вставать к плите. Какие тут шутки? Тяжело тебе, бедненькая? Даже не знаю, чем я могу тебе помочь...

– Приезжай и посиди с внуками...

– Может, лучше я тебе денег дам?

– При чем тут деньги? – взрывается мама.

– Не знаю. Обычно срабатывает... – удивляется бабушка.

Еще у меня есть старший брат Ваня. Он совсем взрослый и живет отдельно. Он приходит посидеть с Васей и мамой, когда папа задерживается на работе. Со мной он боится сидеть. Даже когда я подхожу к нему, он шарахается и забивается в глубь дивана, как будто я его укушу или ударю кубиком. В принципе, я на это способна. Но только когда сержусь или когда меня не понимают.

На самом деле он очень смешной. Когда папа ведет меня за руку, а Ваня везет коляску со мной, у него такое лицо становится... Как будто ему страшно, а коляска – раскаленная. Ваня пока решил не жениться и в ближайшее время не заводить детей.

– А у тебя девушка есть? – спросила его одна мама с площадки.

– Какая девушка? У меня дети! Вы что – не видите? – рявкнул Ваня.

Девушка у Вани, конечно, есть. И не одна. Но мы с Васей для него важнее. И ему интереснее играть с Васей в «Монополию», чем сидеть и обниматься на диване с девушкой. Тем более что мама в это время задает девушке всякие каверзные вопросы.

– У вас были наследственные заболевания? – спрашивает мама.

– Нет, не знаю, – пугается та.

– Откуда у вас этот шрам на руке? – не отстает мама.

– Порезалась в детстве.

– Специально или случайно? Какие у вас планы на будущее?

– Не знаю...

– А почему вы не едите? Вы на диете?

– Да.

– У вас были проблемы с эндокринной системой?

После пяти минут такого допроса девушка цепенеет и хочет исчезнуть. Ваня начинает смотреть на нее другими глазами. Мама сидит довольная.

Нет, если Ваня будет слушаться маму, он точно никогда не женится.

С Васей – другим моим старшим братом – я живу в одной квартире. У него, между прочим, есть своя комната, а я сплю в комнате родителей, а играю где придется. Мама говорит, что у нас вся квартира – одна сплошная детская комната, а папа хочет сделать из спальни еще одну детскую.

– А я где буду спать? В коридоре? У меня может быть свой угол? – возмущается мама. – Переделаем Васину комнату.

– Мы с Симой – разнополые дети, – воскликнул Вася, услышав, что затронуты его интересы, – с большой разницей в возрасте! Нам нельзя жить вместе. И вообще, у меня своя жизнь. В конце концов, я могу побыть один? – Вася хлопает дверью и подставляет стул с другой стороны.

Вася все время закрывается от меня и не дает играть в солдатиков. Мама ругается – он уже большой и должен читать книги, а мне отдать всех своих солдат и рыцарей, потому что я маленькая.

– Пусть она играет в куклы! – говорит Вася.

– Ей интереснее играть в твои игрушки, – отвечает мама.

– И кто из нее вырастет? Мальчик? Я же не играл в девчачьи игрушки!

Мама купила мне несколько кукол. Хотя мне кажется, она их для себя купила – у нее в детстве таких не было, вот она и не наигралась.

Одна кукла мне понравилась, ее бабушка передала. А маме она совсем не нравится. Если нажать на куклин живот, она заговорит и будет петь песню. Вася ее развинтил и вытащил механизм. А я оторвала ей шапку вместе с волосами. Теперь кукла лежит отдельно, а коробочка, которая была у нее в животе, – отдельно. Если на нее нажать – она будет говорить кукольным голосом. Вася пугает этой коробочкой маму.

– Привет! – слышит мама и автоматически отвечает:

– Привет.

– Пойдем погуляем, у меня такое веселое настроение!

– А уроки ты сделал?

Мама, когда занята своими делами и мыслями, не всегда быстро соображает.

– Давай потанцуем!

– Вася, тьфу, перестань ее включать!

Мне очень нравится играть с Васей, но только не в футбол: он целится мне в голову и почти всегда попадает. Я терплю, хотя получать мячом по голове больно, а когда часто – то надоедает, и тогда я начинаю орать и плакать.

– Вася, почему она плачет? – кричит из кухни мама.

– Не знаю! – отвечает Вася. – Она сама упала и ударилась о шкаф. Я только чуть-чуть в нее мячом попал. А упала она сама.

– Перестань, пожалуйста. Она же маленькая! – заступается за меня мама.

– Ага, маленькая. Она в меня тоже попала!

Я продолжаю кричать.

Мама кидается ко мне и дает соску. Этого я тоже не могу понять. У меня уже нет сосательного рефлекса, но мама по-прежнему дает мне соску. При этом она все время обсуждает с папой, как меня от соски отучить, потому что я уже большая.

– Давай мы просто выбросим все соски и все. Покричит и успокоится, – предлагает мама.

– Нет, она будет долго кричать. Я не выдержу, – отвечает папа.

– Намажьте соску горчицей, – предложил однажды Вася.

– Что ты такое говоришь? – ахнула мама.

– Сама рассказывала, как мне соску однажды горчицей намазала. Мне, значит, можно, а Симе нельзя... – пробурчал Вася.

– Неправда. Я тебе никогда соски ничем не мазала. Просто выбросила и все, – попыталась оправдаться мама.

– А я, бедненький, кричал и страдал. А потом удивляются, что я нервный и мне кошмары снятся.

– Кошмары тебе снятся, потому что ты на ночь всякие ужасы читаешь, а не нормальные книги, – вмешался в разговор папа. – И надо поменьше сидеть за компьютером. Я тебе сто раз это повторял.

– Ты, кстати, портфель собрал? – встрепенулась мама.

– Мы, по-моему, не меня, а Симу обсуждали. И ее соски, а не мои проблемы. Чего вы на меня накинулись? – Вася закатил глаза, махнул рукой от отчаяния и ушел в свою комнату.

Я опять закричала, потому что не люблю, когда Вася от меня закрывается.

Мама тут же сунула мне соску в рот, чтобы я замолчала.

– Вот! Вот! Ты сама виновата! – воскликнул папа. – Даешь ей соску при любой возможности! Как мы ее отучим?

– А ты хочешь, чтобы она кричала и плакала? – Мама накинулась на папу. – Ты считаешь, что я неправильно ее воспитываю? Тогда сам решай, что делать, и отучай ее.

– Ну вот, началось... – закатил глаза папа и ушел в другую комнату.

– Я знаю один способ! – подал голос Вася из комнаты.

– Какой?

– Нужно ножницами отрезать сами соски.

– Вася, это же жестоко! – закричали папа с мамой в один голос. – Откуда ты это взял?

– Консьержка посоветовала, – пожал плечами Вася. – А что? Что вы на меня уставились? Что не скажу – все не так! Хочешь как лучше, а потом еще виноват! – Он еще долго возмущался.

На прогулке, когда мы подошли к кормушке с белками, папа демонстративно вытащил соску из сумки и торжественно сказал:

– Симочка, давай мы отдадим соску белочке. Пусть она отнесет ее своим маленьким деткам-бельчатам. А ты уже большая. Хорошо?

Папа протянул руку к белкам.

Я рассмеялась.

Наши белки даже семечки не едят, когда им дают. Они едят только орехи и то – не все. И хлеб они не едят. А соску уж и подавно не будут. К папе прыгнула белка, понюхала его руку и ударила его лапой по ладони.

– Ой, ты что? – Папа от неожиданности даже опешил. – Совсем озверели. Не белки, а нахалки.

– Симочка, давай мы положим соску в кормушку. Ее оттуда синички заберут и отнесут своим птенчикам. Хорошо?

Папа положил соску в кормушку. Мы отошли буквально на несколько метров, когда услышали голос:

– Мужчина, мужчина! Это не вы соску забыли? В кормушке! Держите! – К папе подошла женщина и вернула ему соску.

Папа посмотрел на нее грустно.

– Спасибо, – сказал он.

– Ой, такая большая девочка, а с соской! – сказала женщина. – Ну-ка, отдай ее тете!

Взрослые все очень, очень странные. Разве нет?

Папа у нас «глава семьи». Он себя называет Елизаветой Второй и говорит, что отвечает за все глобальные вопросы – например, отношение к арабо-израильскому конфликту, вступление России в ВТО и позицию по Курилам. А все остальное – где будет учиться Вася, чем он будет заниматься – музыкой или шахматами, куда мы поедем отдыхать, как нас воспитывать – решает мама. Папа у нас царствует, но не правит. Он все время рассказывает этот анекдот, но никогда не смеется. Он совершенно не может со мной справиться, как утверждает мама.

– Нет, Сима, нельзя, буду ругать! – кричал папа, когда я отковыряла букву «м» на клавиатуре компьютера. Он снял меня со стула и отнес в комнату, где мама делала с Васей английский.

На самом деле букву «м» начал ковырять еще Вася, а я, наоборот, хотела приклеить ее на место. К тому же я не знаю, зачем папа показал мне мультконцерты и песни из детских фильмов на Youtube – я бы могла и на диске посмотреть. А теперь он оттаскивает меня от компьютера, считая, что это вредно.

Так вот, в комнате у Васи я помолчала немного, подумала, села на попу и начала плакать. Мама с Васей переглянулись и опять уткнулись в неправильные английские глаголы. Я закрыла рот, встала, вышла в коридор и села на пол, убедилась, что папа меня видит из комнаты, опять открыла рот и опять принялась рыдать.

– Симочка, только не плачь, – кинулся ко мне папа. – Хочешь компьютер, пойдем я тебе включу. Что ты хочешь?

– Ты сам ее приучил, – говорит мама.

– А из-за тебя она смотрит телевизор, – отвечает папа.

– Правильно, а я из-за вас и Симы не смотрю ни то ни другое, – заявил Вася. – Даже хоккей сто лет не видел.

– Ты уроки сделал, кстати? – тут же переключилась мама.

– А портфель собрал? – поддержал ее папа.

– Вы о чем-нибудь другом можете спросить? – опять закатил глаза Вася. – Или вас ничего в жизни больше не интересует?

– Пусть Сима у тебя в комнате поиграет пять минут, – просит мама.

– Говори уж как есть – посиди с сестрой, – бурчит Вася.

Папа все время носит меня на руках. Даже на улице. Однажды, когда мама вышла со мной гулять, консьержка даже ахнула:

– А Сима, оказывается, умеет ходить! И даже по лестнице сама спускается!

– Конечно, – удивилась мама. – Давно уже.

– А я все спросить не решалась. Думала, что она у вас не ходит, болеет. Папа же ее все время на руках носит и в коляске возит...

– Ты вся в каше! Прямо хоть стирай тебя целиком, – ахнула мама после ужина. Она отнесла меня в ванную и посадила на коврик.

– Вася, присмотри за сестрой две минуты. Я полотенце чистое принесу, – попросила мама.

Когда она зашла в ванную с полотенцем, то чуть в обморок не упала. Вася запихивал меня в стиральную машину, а я упиралась ногами. Он пытался меня засунуть сначала головой вперед, а потом ногами.

– Что ты делаешь? – закричала мама.

– Хочу постирать Симу. Ты сама говорила, что ее стирать целиком надо, – ответил Вася.

– Ты с ума сошел? Немедленно вытащи ее оттуда! – закричала мама.

– А ей даже нравится, – пожал плечами Вася. – Смотри, она улыбается и сама пытается залезть в барабан.

– Васечка, это же твоя сестра. Зачем ты с ней так?

– Ты же говоришь – чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось... – обиделся Вася.

– Ты сейчас кого имеешь в виду? Себя или Симу? – уточнила мама.

Все знакомые и друзья считают, что маме с папой страшно повезло. Потому что папа – самый идеальный папа на свете. Еще когда мама была беременная, папа каждое утро, после того как отводил Васю в школу, выводил маму гулять по парку. Мама больше беспокоилась о своей фигуре и весе, чем о полезности прогулок. Она бегала по парку или ходила быстрым шагом почти до конца беременности, надеясь не поправиться слишком сильно. На ее фигуре, кстати, это никак не отразилось – она набрала двадцать килограммов, потому что после прогулок ела с удвоенным аппетитом.

Она в то время даже кормила синичек семечками и любовалась природой.

– Какой ужас! – восклицала мама. – Я же терпеть не могу пейзажи!

– Это пройдет, – грустно отвечал папа. – Ты родишь и перестанешь замечать прекрасное. Вот это дерево, свет, листья... Симочка, смотри, какая красота, – говорил он, наклоняясь к маминому животу и шепча ей в пупок.

– Прекрати, я чувствую себя идиоткой, – возмущалась мама.

Однажды, когда мама была уже месяце на восьмом, она сидела на лавочке в парке и горько плакала. Просто так, без причины. Папа пытался ее успокоить, но мама плакала еще сильнее. К ней подходили прохожие и спрашивали, что случилось, не нужна ли помощь? Мама заливалась слезами.

– Чего ты плачешь? – подошла к ней пожилая женщина.

– Не знаю, – ответила мама.

– Слушай, да ты, наверное, беременная! – воскликнула женщина.

Мама тут же замолчала и начала хохотать. Папа смотрел на нее с ужасом. И на женщину тоже – не заметить мамин живот было невозможно.

– Не переживайте, я акушеркой много лет проработала, – шепнула ему женщина и подмигнула. А мама продолжала хохотать.

Мама вообще была очень смешная во время беременности. Она вычитала в каком-то журнале, что с каждой беременностью мозг женщины усыхает на двадцать пять процентов, и тут же в это поверила. Она всем рассказывала, что у нее осталась только половина серого вещества и ей простительно буквально все – говорить глупости, есть, что захочется, спать, когда захочется, и капризничать.

– У меня изжога ужасная, – жаловалась мама папе. – Сима на желудок давит. (То, что я – Сима, родители придумали, когда у меня еще пол не определялся. Они вообще очень ответственные, все делают заранее.)

– Это не Сима, а селедка из ресторана, – буркнул Вася. – Если бы я столько съел, то умер бы от переедания.

– Да, Марусь, ты, наверное, в ресторане переела просто. Выпей таблетку, и все, – поддержал Васю папа.

– Я не переела! Мне плохо! – возмутилась мама.

– Конечно, плохо, – отозвался Вася. – Ты съела три салата, два вторых и пирожков штук десять.

– Еще два пирожных, – добавил папа.

– А вам что, жалко? Я была голодная! – чуть не плакала мама.

– Ты просто не смешивай оливье с винегретом и селедкой под шубой, – посоветовал папа. – Симочка, тебе там плохо, да? – нагнулся он к маминому животу и начал шептать в пупок: – Мама вредной еды наелась, а ты теперь мучаешься. Ничего, сейчас я маме дам таблетку, и все пройдет.

– Никто меня не понимает, никто... – пожаловалась мама.

– И не говори, у меня та же фигня, – поддержал ее Вася.

Папа принес маме таблетку и сам съел две, потому что у него тоже тут же началась изжога от излишней впечатлительности.

У мамы во время беременности не было депрессии и скачков настроения. Она сидела на диване, обложившись подушками, ела мороженое и отлично себя чувствовала. Зато папа по вечерам перебирал семейные фотографии и плакал. Он вообще за время маминой беременности стал плаксив и сентиментален. У всех знакомых и коллег спрашивал про детей – как едят, как учатся, как здоровье, отчего все вокруг считали его самым внимательным и чутким на свете. На самом деле в тот момент папу ничего не интересовало, кроме детей.

Однажды он пришел на совещание, где все были в галстуках и говорили о чем-то очень-очень важном. Он сидел рядом с женщиной, которая была самой большой начальницей, слывшей жесткой, циничной и бессердечной. В ее присутствии все просто цепенели.

– Какая неделя? – озабоченным шепотом спросил папа начальницу.

– Восемнадцатая, – ответила тихо начальница, изменившись в лице. – Откуда вы знаете? Никто не знает!

– Я вижу... – проникновенно ответил папа. – Как вы себя чувствуете? Отеки? На УЗИ все в порядке? Может, водички? Или окно открыть? Здесь душновато.

Начальница прямо при всех начала шмыгать носом, забыв про цифры, графики и динамику роста. Она под столом скинула туфли, а папа незаметно подложил ей под спину свой мягкий портфель. Все совещание они сидели и шептались о беременности, предстоящих родах, сложном выборе роддома и педиатра. А их коллеги думали, что они говорят о работе, и после совещания все подходили к папе и осторожно спрашивали – не ждать ли волны увольнений и вообще чего ждать? Папа отшучивался и отмалчивался, из-за чего все остальные заподозрили неладное. А эта начальница до сих пор присылает папе по электронной почте фотографии своего новорожденного сына и советуется с ним по рабочим вопросам, считая, что раз мужчина так разбирается в беременности и так любит детей, то уж в работе ему нет равных.

Еще у папы появилась присказка. Что бы ни случилось, он всегда всем говорит:

– Лишь бы детки были здоровы, – после чего улыбается и смотрит куда-то вдаль. И все считают его самым мудрым на свете.

– Хочу в кино, – сказала мама папе.

– Ты уверена? – осторожно спросил он.

– Да, хочу в кино!

Дело в том, что беременной и только родившей маме нельзя ходить в кино – это всегда плохо заканчивается. Когда она носила Васю, папа повел ее смотреть фильм с Николь Кидман «Мулен Руж». Мама весь фильм прорыдала навзрыд. Когда они вышли из кинотеатра, она подняла к папе страдальческое лицо и сказала:

– У нас с тобой не такая любовь! Я от тебя ухожу!

Папа чуть не сошел с ума, вытаскивая беременную маму из пойманной попутки.

Уже когда мама родила меня, папа решил ее развеять и повел на романтическую комедию «Письма к Джульетте». Весь фильм мама истерично хохотала, а когда вышла из кинотеатра, поинтересовалась:

– И что ты хотел этим сказать?

– Ничего, – опешил папа.

– Ну да, ну да... – проговорила мама. – Значит, ты не веришь в любовь... Ну да, я все поняла...

Папа застонал и опять чуть не сошел с ума.

– Папа, только не урони ее! – закричал Вася, когда папе вручили меня в роддоме.

Я была красная, с опухшими глазами.

Папа вцепился в меня так, будто я могла исчезнуть в любую минуту. За край конверта меня держал Вася.

– Что у нее с глазками? – спросил папа, когда сел в машину.

Один глаз у меня заплыл и не открывался.

– Папа, она красавица, – обиженно сказал Вася, – а глаза у нее вырастут.

Дома Вася взял меня на руки.

– Придерживай ей головку, – сказала мама.

– Хорошо, – согласился Вася и взял меня за голову, отпустив ноги. – А голова у нее тяжелее, чем ноги.

– Правильно, – кивнула мама. – Поэтому нужно следить, чтобы она не упала. Падать она будет головой вниз, а это очень опасно, у нее еще родничок открыт.

– Всем головой вниз падать опасно, – заметил Вася. – Не только младенцам. А что такое родничок?

Мама взяла Васину руку и положила на мою голову.

– Чувствуешь? Пульсирует.

– Чувствую. – Вася держал руку и даже боялся дышать. – Это как сердце, только быстрее стучит.

Одну руку он держал на моей голове, а вторую положил себе на грудь. Мне кажется, в этот момент я его и полюбила. Мы стучали одновременно. А еще Вася очень ласково погладил меня по животику.

Я тогда ничего не понимала, но все чувствовала. Когда меня брал на руки папа, я знала, что он меня немножко боится и не знает, что со мной делать. То есть знает, конечно, но все равно боится.

– Кто придумал эти ползунки? – ругался папа, пытаясь разобраться с застежками. – Почему они на спине застегиваются?

– Это удобно, – отвечала мама, – не надо все снимать. Просто на попе расстегни.

– Здесь слишком много кнопочек. – Папа пытался застегнуть ползунки. Не получалось.

– Это не перед, а зад. – Мама забрала меня. – Видишь, здесь рисунок.

– Там тоже рисунок, – не унимался папа. – Как он запахивается? Направо или налево?

– Не знаю. Я застегиваю и все, – ответила мама.

Когда на руки меня берет мама, я успокаиваюсь – мама ничего никогда не боится и все про меня понимает. И про Васю тоже. А даже если не понимает, то чувствует. Как и что нужно сделать.

Когда я только родилась, мама подолгу сидела над моей кроваткой и внимательно меня рассматривала. Папа тоже.

– Только не нос бабы Хаси, только не нос бабы Хаси, – шептала мама, – больше ни о чем не прошу. Нет, еще одно – только не подбородок тети Шуры. Пожалуйста.

Баба Хася и тетя Шура не смогли выйти замуж, потому что у одной был выдающийся нос, а у другой – мужской волевой подбородок. Эти фамильные черты в комплекте доставались по наследству всем мужчинам по линии папы, а женщинам выпадало что-то одно – или нос, или подбородок. И если мужчины в папином роду женились рано и не испытывали недостатка в избранницах, то женщины все как одна страдали. В неудачном или позднем замужестве были виноваты или баба Хася, или тетя Шура. Их фотографии, кстати, в семейном архиве не сохранились и рассказы о выдающемся носе и подбородке передавались из уст в уста через поколения, так что сравнить, насколько длинным был нос бабы Хаси и насколько мужественным подбородок тети Шуры было невозможно.

Однажды одна из троюродных племянниц папы, Катечка, которой достался нос бабы Хаси, решилась на пластическую операцию. Нос она пожелала не просто укоротить, а сделать курносым. Катечку после операции родственники демонстративно перестали узнавать, как будто она совершила страшное преступление. Особенно Катечке и ее маме, которая была виновна в том, что не отговорила дочь от операции, доставалось от пожилых тетушек и бабушек – в старости они все как одна страдали Альцгеймером, но очень выборочно, только в те моменты, когда им этого хотелось. А в обычной жизни сохраняли ясность ума и разумный скепсис.

– Кто это? – спрашивала одна из тетушек, тыча пальцем в Катечку.

– Тетя, это я, Катя, – понуро отвечала Катя.

– Тебя бросил муж, что ты так выглядишь? – интересовалась тетушка, сверкая глазами и готовя очередную язвительную фразу.

Дело было в том, что Катечку действительно бросил муж. Прямо после операции. Ушел к другой, носатой, как рассказывала Катечкина мама.

Катя начинала подхлюпывать новым носом, который ей совершенно не шел.

– Перестань страдать, – строго одергивала ее тетушка. – Я тебе скажу за твоего мужа. У него был не подбородок, а индюшачий зоб. А мужчина без подбородка – это диагноз. Не удивлюсь, если он и в постели ничего не мог.

– Тетя!!! – стонала Катечка.

– А что я такого сказала? И что, твой новый нос сделал тебя счастливой? У тебя появился мужчина, который его оценил?

– Нет, – отвечала Катечка.

– И не появится, – подводила итог тетушка.

– Хорошо, что Хасечка не видит этого позора, – поддакивала другая тетушка, – наверняка в гробу перевернулась.

– Я тебя умоляю! – восклицала первая тетушка. – Если бы в те годы делали такие операции, Хася бы первая поскакала. А Катька не только носом в Хасю пошла, но и мозгами. Дура. Была б умнее, вышла бы замуж за этого... как его... Леву. Такой был мальчик!

– Тетя, мы дружили, когда нам было по десять лет! Лева давно в Америке и у него трое детей! – Катя чуть не плакала.

– Вот! А ты сидишь с новым носом у себя в старой квартире! И муж тебя с носом оставил! – захихикала собственной шутке тетя.

Катя ушла страдать на кухню.

– А что у Симы и Васи от меня? – спросила мама папу.

– Ну, форма стопы, – ответил папа.

– И все?

– Да, прости.

– Но у нее нет ни вашего носа, ни подбородка!

– Они лет в десять начинают расти, – сообщил папа.

Мама решила, что мне полезно плавать в ванне, а чтобы я не утонула, купила специальную шапочку с пенопластом. Шапочка называлась «Русалочка», но я в ней больше была похожа на игрока в водное поло.

– Не надо, – просил папа, глядя, как мама таскает меня за завязки от шапочки от одного края ванны к другому. – Осторожно, пожалуйста. Она воды нахлебается. Ей не нравится.

– А мне кажется, нравится, – отвечала мама и рукой делала волну.

Я еще не умела изображать на лице эмоции, а мама с папой не научились определять, хорошо мне или плохо, поэтому ошибались. На самом деле мне было страшно. Я ведь не умела ни сидеть, ни стоять, ни даже плавать. Шапочка была мне велика, а одна завязка почти оторвалась. К тому же папа делал воду все время горячую, чтобы я не замерзла, а мама – холодную, чтобы я закалялась. Я хотела им сказать, чтобы они попробовали сами так поплавать – с пенопластом на голове и при разных температурных режимах, когда не знаешь, то ли тебя в кипяток засунут, то ли в ледяную воду. Но не могла.

Вообще у взрослых бывают навязчивые идеи.

Вот папа, например, на всех игрушках показывает мне глазки.

– Покажи, где у мишки глазки? А у киски где глазки? А у Симы где глазки? – каждый день просит он.

Эти глазки мне уже порядком надоели. Он же и сам знает, где у кого глаза. Зачем показывать? К тому же у меня еще не все в порядке с координацией движений, и я просто боюсь ткнуть себе пальцем в глаз.

– Отстань от нее, – приходит мне на выручку мама.

– Хорошо, – вздыхает папа и замолкает на целую минуту, после чего в новом порыве принимается спрашивать: – А где у мишки носик? А у Симы где носик?

– Скажи «Вася», ну скажи – «Ва-ся», – требует брат и забирает у меня соску. – Скажи «Вася», тогда отдам.

– Вася, перестань. Она все равно не скажет, – заступается за меня мама.

– А вдруг? Я ее буду дрессировать.

– Дрессируют животных, а она ребенок.

– Какая разница? Детей, как животных, учат. Ты мне разрешаешь на компьютере поиграть, если я музыкой позанимаюсь. В чем разница?

– Животных с помощью еды дрессируют.

– Ну да, метод кнута и пряника, я знаю. Сима, хочешь пряник? Тогда скажи «Вася».

Я начинаю ныть.

– Отстаньте все от ребенка! – кричит мама и тут же принимается бегать за мной с расческой.

– Сима, давай сделаем хвостики. Ой, эти резиночки не подходят, давай другие. Подожди. Куда ты убежала? А хвостики? Давай причешу! Давай косички заплету!

– Симе нужно подстричь ногти, – объявил папа. – Она меня поцарапала.

– Помоги мне, она вырывается, – попросила мама.

Папа держал меня на руках, мама включила телевизор и дала в одну руку пульт, который, вообще-то, мне никогда не дают – я его облизываю.

Я вырвалась и заныла.

– Сима, сиди спокойно, – велела мама.

– Ты ей руку сильно сдавливаешь, ей больно, наверное, – проговорил папа.

– Мама еще до мяса все состригает, – пожаловался Вася. – Я после ее подстригания даже наклейку не могу оторвать. С ногтями удобнее.

– Вася, ты мальчик. У мальчиков не может быть ногтей, – сказала мама.

– Тогда и волосы мне подстриги, раз я мальчик. Ты уже родила себе девочку, вот ей и отращивай волосы.

– Мне нравится твоя прическа, – возразила мама.

– А дети имеют право решать? – поинтересовался Вася.

– Когда вырастешь, делай что хочешь, – отрезала мама. – Кстати, а что ты хочешь?

– Даже боюсь сказать. Когда я стал мечтать о собаке, появилась Сима. С желаниями нужно быть очень осторожным.

Вася всегда хотел собаку. Но папа сказал, что если уж и заводить того, к кому нужно вставать ни свет ни заря, кормить и воспитывать, выводить на прогулку, делать прививки, то тогда лучше заводить девочку. Так «завелась» я, а Вася лишился собаки. Хотя нет, собаку ему завела на даче бабушка – японского хина по имени Веня. Бабушку заводчики предупредили: собака породистая, с непростым характером. На Веню нельзя кричать, нельзя наказывать и воспитывать, а то он обидится, будет страдать и может, чего доброго, сделать себе харакири. Бабушка недобро улыбнулась... Она делала все возможное, чтобы Веня поступил как настоящий японец, – тыкала его носом в лужу на коврике, шлепала газетой, кричала: «Фу, сволочь, я сказала!» Но Веня полюбил свою хозяйку раз и навсегда и радостно лизал ей лицо, стоило бабушке замешкаться. «Твою мать, убью, скотина!» – кричала бабушка, когда Веня писал на ее подушку, и пес радостно вилял хвостом и подпрыгивал от восторга. Еще ему нравилось подходить к бабушке, когда та стояла у плиты, и тереться о ее ногу. Бабушка каждый раз вскрикивала от неожиданности, обжигалась сковородкой или роняла горячий чайник, обваривалась маслом или кипятком... Под грохот, мат и вопли Веня начинал лаять. Он считал, что это такая игра. Бабушка несколько раз пыталась уронить на него чайник, но все время промахивалась, и чайник падал не псу на голову, как она хотела, а ей на ногу.

Нет, вообще-то она любит животных. Мама рассказывала, что раньше на даче жила кошка Дуся. Она влюбилась в местного ничейного кота и приводила его к бабушке «питаться». Кот стоял около яблони и делал вид, что он тут ни при чем. А Дуся не подходила к своей миске и громко мяукала.

– Не дам! – кричала ей бабушка.

– Мяу! – отзывалась Дуся.

– Пусть мышей ловит! – орала бабушка.

– Мяу! – не соглашалась Дуся.

Бабушка отрезала кусок колбасы и бросала под яблоню. Кот вальяжно подходил и начинал есть, как будто делал одолжение.

– Сволочь, – говорила ему бабушка, – дармоед. Альфонс.

– Мяу, – повторяла Дуся и только после этого подходила к своей миске.

А потом кот пропал.

Дуся сначала ждала его под яблоней, а потом исчезла. Бабушка обегала всю деревню, разыскивая кошку.

Дуся появилась, когда бабушка уже перестала ее ждать. Кошка сидела на коврике перед дверью и тихонько плакала: «Мяу, мяу». Бабушка кинулась к ней, хотела схватить и уже в самый последний момент поняла, что Дуся беременна и вот-вот должна родить.

– Дусенька, что же делать? – запаниковала бабушка.

Дуся прошла в дальнюю комнату и легла в теплый угол, рядом с печкой. Она уже не плакала, а стонала: «Мяу, мяу, мяу». Бабушка металась по дому в поисках коробки, газет... Ничего не нашла. Схватила свою ночную рубашку, халат, разорвала на куски и бросила в угол.

– Мяу, – сказала Дуся и забралась на тряпки.

Полночи бабушка принимала роды у кошки. Выходила только покурить. Утром она разбудила соседа – местного алкоголика и мастера на все руки.

– Дуся родила. Найдешь мне хозяев для четырех. В хорошие руки. Понял?

Сосед решил, что больше не будет так напиваться. У бабушки был такой вид и взгляд, что он не рискнул ничего сказать, только кивнул, хотя не сразу понял, кто кого родил.

Когда он пришел с новостью, что пристроил троих из четверых, Дуся лежала в том же углу и кормила котят.

– Да давай я четвертого утоплю, – предложил сосед.

– Я тебя сейчас сама утоплю, – сказала бабушка и стала наступать на соседа.

Он перепугался не на шутку.

– Ладно, ладно, найду я...

Котят пристроили в «хорошие руки». А Дуся... Оклемалась после родов и пропала. Уже навсегда. Бабушка была уверена, что она пошла искать своего кота.

Бабушкины соседи справа называют ее Гринпис. Она спасла их морскую свинку.

Дело было летом. Бабушка ехала с соседями на дачу, и мальчик, их сын, держал на коленях клетку с морской свинкой, которую тоже вывозили на свежий воздух. В дороге от солнцепека и духоты свинке стало плохо. Бабушка сказала, что животное нужно обложить льдом. В придорожном «Макдоналдсе» был куплен большой стакан кока-колы, из которого выловили лед и вывалили его на свинку, которая уже хрипела в своей клетке. Но легче ей не стало, она задрыгала лапами в конвульсиях. Тогда бабушка решила, что вместо льда надо использовать прохладную воду, дабы избежать переохлаждения. Дело в том, что моя бабушка обладает харизмой – ее слушают все, вне зависимости от того, что она говорит. Послушали и в этот раз – налили в стакан воды и запустили в него свинку. Свинка, естественно, перестала дышать. Сын соседей рыдал в истерике над бездыханным тельцем. Соседка ругалась с мужем. Тот был готов убить всех. Бабушка вздохнула и принялась делать свинке искусственное дыхание. Каким-то мистическим образом ей удалось откачать бедное животное. Свинья, как называет ее бабушка, жива до сих пор, правда, так и не избавилась от непроизвольных конвульсий.

Так вот про Веню. Его отдали назад заводчикам, потому что у Васи нашли глистов. А глисты – от собаки. Врач сказала, что пролечить нужно всех. У бабушки случилась натуральная истерика – ее любимый внук заразился, можно сказать, по ее вине и теперь не ест, мучается животом и рвотой.

– Убью скотину, – повторяла она, замышляя убийство хина. – А Васе скажем, что он под машину попал.

– Не надо, надо отвести к ветеринару, – предложила мама.

– Проще убить. Непредумышленно, – настаивала бабушка – поклонница детективов, где в сюжете всегда есть нераскрытое убийство.

Нет, она не утопила Веню в реке и не подвесила на яблоне, как обещала. Ругаясь матом, она зажимала его между колен, раскрывала насильно пасть и всовывала таблетки. И только после того, как он выздоровел, вернула заводчикам.

Наверное, мой рассказ покажется сумбурным, и я буду перескакивать с темы на тему, но, во-первых, я – младенец и не могу долго думать об одном, у меня еще внимание рассеянное, а во-вторых, у нас такая жизнь. У самой голова кругом идет.

Про бабушку мне еще хочется рассказать. Например, у мамы, когда она забирает Васю от бабушки и проводит с ней полчаса, еще долго дергается глаз. А когда мама рассказывает папе про бабушку, то вообще заикаться начинает.

– Вася, не тупи, запоминай карты! У тебя на руках валет крестовый, десятка бубновая и козырной туз! – закричала бабушка.

– Как ты узнала? – вытаращив глаза, спросил Вася.

– Чего тут знать? На рубашке туза загиб, вальта ты у меня взял, ну что ты как младенец? Даже неинтересно! Смотри, ты сейчас пойдешь с девятки, я отобью дамой, ты мне подбросишь свою даму, я отобью тузом. И все – считай, ты в пролете.

Мама приехала за Васей. Они с бабушкой сидели в беседке и резались в дурака. На столе были рассыпаны монеты.

– Я же просила – только не на деньги! – закричала мама.

Бабушка затушила сигарету, как школьница, которую застукали родители, и спрятала карты под стол. Вася подскочил и заслонил своим тщедушным подростковым тельцем стол с картами.

– Не могла позвонить, что подъезжаешь? – буркнула бабушка.

– Мама, на интерес играют только фраеры, – сказал Вася. – Мы в обычного дурака играем, даже не в подкидного, а сегодня вечером мы у соседей в преферанс играем.

– Вот ты трепло, – возмутилась бабушка. – Я же тебя просила!

– Ты опять за старое? Ты же мне обещала не втягивать ребенка в азартные игры! – застонала мама, отбирая у Васи карты.

– Хватит нудить, – оборвала ее бабушка. – Мы на коньяк играем. Двадцатилетний. Армянский.

– Мама, я не могу сейчас уехать, – серьезно сказал Вася. – Я должен прийти к соседям и сказать, что бабушке пора уходить меня спать укладывать. Тогда она успеет выиграть коньяк и ее не заставят отыгрываться. А мне она отдаст двести рублей, как пододеяльнику.

– Подельнику, – автоматически поправила мама.

– Ну да, подельнику, – продолжал Вася. – Если я не приду, бабушку с коньяком не выпустят. И я буду в пролете.

– Никаких преферансов, пролетов и коньяка! Мы уезжаем! – закричала мама.

– Вот она всегда все испортит, – проворчала бабушка.

– Ага, – согласился Вася. – Она еще английским может все настроение испортить.

– Теперь ты понимаешь, почему она не играет, как мы? – сказала бабушка.

– Да, теперь понимаю. Она не может просчитывать будущее и искать выгоду. Мама вообще считать не умеет – даже мою математику проверить не может, – сказал Вася.

– Васенька, когда я была такой, как ты, маленькой, моя мама, твоя бабушка, очень часто играла. Она могла проиграть все – деньги, все вещи, даже квартиру. Она не очень честно играет, мухлюет. Ее учил играть известный карточный шулер. Шулер – это такой карточный профессионал. Понимаешь, я запрещаю тебе играть, не потому что я такая злая, а потому что, когда у нас были тяжелые времена, наша с твоей бабушкой жизнь зависела от того, выиграет она или проиграет. Это очень страшно. Ее даже в тюрьму могли посадить. Я не хочу, чтобы ты пошел в нее, – объясняла мама Васе в машине по дороге домой.

– Круто! – отозвался Вася. – А бабушка выигрывала или проигрывала?

– Как правило, выигрывала. Почти всегда, – призналась мама. – Я приходила в назначенное время и вытаскивала ее из-за стола, чтобы ее не заставили отыграться.

– И много денег было? – уточнил Вася.

– Иногда много.

– А тебе сколько полагалось? Тоже двести рублей?

– Нисколько. Я не просила.

– Ну и зря. Все-таки ты, мама, ничего в делах не понимаешь. В следующий раз у бабушки надо будет пятьсот просить, как постоянному пододеяльнику, – решил Вася.

У нашей мамы действительно плохо с математикой. Хуже только у папы. Мама хоть в столбик считать умеет, а папа сразу стонать начинает. Вася привык, что с математикой ему никто помочь не может, но иногда все равно просит.

Однажды они решали задачу про склад с ящиками канцтоваров, которые никак не делились на нужное число школ. Мама сразу сочинила стишок: «Маркеры, скрепочки, звездочки в ряд, на складе забыли отряд октябрят». Но Вася не оставляет попытки развить в маме логическое мышление.

– Мам, а ты помнишь таблицу умножения на девять? – спросил Вася.

– Нет, не помню, – ответила мама.

– Мам, выучи, в жизни пригодится, – сказал он.

– Я не запоминаю цифры, – призналась мама.

– Смотри, я тебе прием покажу. Дай мне свои руки. На левой загибаешь палец, на который нужно умножать. Если на два – то указательный, на три – средний. И слева на пальцах у тебя остаются десятки, а справа единицы. Поняла?

Вася загибал маме пальцы и смотрел так ласково и нежно, что она сразу растаяла, заулыбалась и полезла к нему сюсюкаться и обниматься.

– Вась, а ты еще кому-нибудь этот трюк с пальцами показывал? – спросила мама.

– Да, Алисе. Мы тогда сдавали таблицу на девять, а она никак не могла после пяти запомнить.

Алиса любит Васю преданно и нежно. Мальчики – они все-таки странные, ничего не понимают в чувствах. Вася, сам того не осознавая, применил безотказный прием соблазнения – взяв руки девочки в свои, ласково загибал пальчики и говорил непонятные слова про цифры. Конечно, Алиса растаяла. Любая девочка бы растаяла.

– Ладно, мама, теперь задача на логику. Соберись, как на экзамене, – строго сказал Василий.

– Вась, может, не надо? – Мама явно собиралась удрать.

– Надо. Как сто восемьдесят восемь разделить на два поровну так, чтобы получилось сто? – спросил Вася.

– Никак, – сразу ответила мама.

– Мама, подумай. Включи логику.

Мама билась над задачей минут пятнадцать, пока не сел ее мобильный телефон, в котором она измучила калькулятор.

Вася ходил кругами вокруг нее и смотрел строго, как экзаменатор, тяжело вздыхая.

– Все, Вась, я сдаюсь. И вообще мне в туалет надо, – сказала мама.

– Только телефон оставь на столе, а то ты папе начнешь звонить за подсказкой.

Такая мысль у мамы действительно была. Только звонить она собиралась не папе, а своей подруге, которая окончила физмат-школу.

Решение потрясло не только маму, но даже ее подругу, которой мама потом все-таки позвонила и задала эту задачу. Вася взял ручку и провел линию поперек цифры. Восьмерки превратились в нолики.

– Вась, это бред полный, – обиженно сказала мама.

– Это, мама, логика, – объяснил Вася.

– Нет, давай поспорим...

– После экзамена кулаками не машут. Нам так учительница говорит. Как ты вообще начальную школу окончила? – удивился Вася.

Впрочем, экзамен по окружающему миру, который Вася будет сдавать, мама тоже завалила бы. Она не может отметить на контурной карте Транссибирскую магистраль на участке от Екатеринбурга до Владивостока, что требуется от ученика четвертого класса. И лезет в Гугл, чтобы узнать название города, расположенного на Тихом океане, на берегах бухты Золотой Рог. И сказать, как называют военачальника ордынцев, тоже не может.

– Мама, а дети бывают умнее своих родителей? – спросил Вася осторожно.

– Очень часто. Так должно быть. Это называется эволюция, – ответила мама.

– А-а-а. Тогда ладно. А то я начал беспокоиться.

Мне очень хочется пойти поскорее в школу. Мама обещает меня отдать в шесть лет, как и Васю, потому что у нее «сил никаких нет с нами». Иногда она произносит фразу, которую ни я, ни Вася не понимаем.

«Васю – в Суворовское училище, а Симу – в Вагановское. И все!» – говорит она мечтательно. Папа смотрит на нее с ужасом.

В школе – очень интересно. Правда, мама, когда узнает подробности школьной жизни Васи, впадает в ступор.

– Какой у тебя адрес электронной почты? – спросил маму Вася.

– Зачем тебе? – удивилась она.

– Надо «Вконтакте» зарегистрироваться.

– «Вконтакте»? Не рановато ли?

– У нас там полкласса сидит.

Мама не верила. Считала, что они еще маленькие. Но Вася говорил правду – у них не только полкласса, еще и учителя «Вконтакте» сидят. Вася зарегистрировался. А мама залезла на его страницу, чтобы смотреть сериал «Доктор Хаус», и прочитала Васины сообщения. После этого она несколько дней мучилась бессонницей от разных мыслей.

У Васи есть друг – мальчик Даня с нежным звонким голоском. Солист в хоре. Его обожает учительница музыки. Он так проникновенно поет «Мама – первое слово в каждой судьбе», смотрит влажными от слез глазами, покачивает головой в такт, что все рыдают. Так вот этот мальчик в графе «Семейное положение» совершенно брутально указал: «Есть подруга, но свободен». Как оказалось, подруга – их одноклассница Даша. Девочка – почти самая маленькая по росту в классе, из-за чего ее регулярно принимают за первоклашку. «Жизнь и чувства смешались – получилась каша из эмоций и слез. Живу воспоминаниями. Он ее поцеловал и разбил мне сердце. Я его люблю. Пусть будет с ней, если ему хорошо». Даша написала это на своей страничке, которую мама, конечно же, не удержалась и прочитала.

– Когда они пишут сочинение про летний день в лесу или изложение про спасенную собачку, то вроде как маленькие. А тут вдруг читаешь такой текст и чувствуешь себя... придурковатой мамашей, которая спрашивает у великовозрастного сына, не забыл ли он надеть шарф. Какие собачки? Какой летний день? Эти дети только в классе дебилами прикидываются, а на самом деле умеют выражать свои мысли так, как даже я не могу, – шептала ночью мама папе.

Потом уже мама сидела «Вконтакте», а не Вася. Выяснила, что Антон, Васин одноклассник, любит смотреть сериалы «Воронины», «Букины», а также является поклонником передачи «Давай поженимся», потому что там «можно встретить свою любовь на всю жизнь». Надо при этом видеть Антона. Он с мою маму ростом, и если его спросить, как дела, не тем тоном, то он кидается в драку. Его мама говорит, что Антоша – ласковый, нежный, трепетный мальчик. Да, он бьет других детей, но потом сам страдает очень и плачет оттого, что сломал мальчику из старшего класса нос или руку. Никто в это не верит, и все, включая взрослых, стараются обходить Антошу стороной. А Антоша, оказывается, верит в любовь.

Лучше бы мама не открывала страницу Насти, которая одно время была влюблена в Васю. «Как дела?» – написал ей Вася. «Была в роддоме. Все прошло хорошо», – ответила девочка. Минуту мама тупо смотрела в экран, и я тоже, сидя у нее на коленях. Потом в мамином мозгу забрезжило сознание – они еще маленькие, дети. Настина мама ходила беременная. Наверное, родила, а Настя ездила ее встречать. Но эта минута стоила моей маме седых волос.

– Вася, я читала твои сообщения «Вконтакте», – призналась мама.

– Ну и что? Узнала что-нибудь новое для себя? – Вася даже не моргнул глазом.

– В общем, да, – призналась мама.

– Я за тебя рад, – ответил Вася. – Тот, кто владеет информацией, владеет миром.

– Ну да... А мне больше нравится выражение «Меньше знаешь – крепче спишь».

Когда Алиса стала звонить Васе каждый день, мама решила, что это – первая любовь. Оказалось, что мама Алисы, с которой они столкнулись около школы, тоже так думала. Они поумилялись, вспомнили свои первые любови, посмеялись и решили не вмешиваться...

– Что по русскому задали? – спрашивала Алиса, даже без «привета».

– Упражнение сто тридцать четыре, – отвечал Вася.

– Пока, – говорила Алиса.

Вася нажимал отбой.

– Вася, что ты с ней даже не поговоришь? – спросила как-то мама.

– В каком смысле? – не понял Василий.

Алиса продолжала звонить каждый день. У этой девочки есть одна особенность – она физически не может записать домашнее задание. Ну не может, и все. То дневник забудет, то ручку не найдет. И только за этим – узнать уроки – она и звонит. Ничего личного, только задание.

– А почему она именно тебе звонит? – спросила мама Васю, все еще не веря, что это не любовь.

– Мама, она сидит передо мной, кому ей еще звонить? – удивился он.

– А мальчик, который сидел сзади, меня все время за косичку дергал и ручкой в спину больно тыкал... – вспомнила мама.

– Зачем? – удивился Вася.

– Что «зачем»?

– Тыкал и дергал зачем?

– Я ему очень нравилась, – объяснила мама.

– Тем более непонятно... Тебе же было больно и неприятно...

– Раньше как было? – рассказывала мама папе вечером, переживая, что сейчас дети по-другому выражают симпатию и антипатию. Не так, как их поколение. – Отличники дружили друг с другом, двоечники сидели на галерке и дружили отдельно, были первая красавица класса и главный клоун.

А у них все по-другому. Красавиц в классе сразу пять. И все главные. Два отличника сидят на галерке и без конца болтают. Двоечников вообще нет. Есть, правда, мальчик, который всех смешит. Только на переменах и только после уроков. Ужас.

Недавно Вася пришел с двойкой за поведение. Мама даже обрадовалась и спросила за что. Оказалось, за то, что бегал не на первом, а на втором этаже. На втором бегать нельзя, потому что там своих бегунов хватает. Бегали всем классом. Вася попался первым, на лестнице. Деваться было некуда. Он влип в стену, втянул шею в пиджак и закрыл глаза. Но даже в таком виде был опознан учительницей.

Так все остальные его одноклассники пошли и сдались. И девочки тоже. «Всем коллективом», как сказал Василий. Даже Даня, который, как считалось, никуда из класса не выходил, потому что маленький, пугливый и ранимый (в том смысле, что может на ровном месте получить рану) сказал, что бегал на втором этаже. Правда, ему учительница не поверила, и он очень расстроился, потому что всем двойки поставили, а ему нет. Расстроился не только из-за двойки, а еще из-за того, что это был его первый побег на второй этаж. Он долго собирался, настраивался. Для него это стало целым событием. Потом мама узнала, что даже папа его настраивал – мол, давай, сын, похулигань хоть самую малость. Порадуй отца, от которого когда-то страдала вся школа. И Даня, явно пошедший не в папу, решился. Мало того что никто из одноклассников его противоправного поступка не заметил – они как раз в это время сдавались на другой лестнице, – так еще и учительница не поверила. И доказательств не было. А ему так хотелось, чтобы папа, глядя на красивую красную двойку за поведение в дневнике и гневную запись, обнял его и сказал: «Узнаю, вот это мой сын».

– Они совсем другие... – задумчиво сказала маме мама Алисы.

Она тоже успела поговорить с дочерью про первую любовь, про неразделенные чувства...

– Мам, при чем тут чувства? У меня только Васин телефон есть, и он всегда задание записывает, – не поняла ее дочь.

Вообще, очень смешно, когда Вася делает домашние задания. Я стараюсь оказаться в это время в его комнате, хотя меня выгоняют, чтобы не мешала. Но мама с папой ему мешают больше, чем я.

Требовалось вставить пропущенное слово: «заяц-беляк и заяц....». «Серак», – написал Вася в тетради по окружающему миру и посмотрел в окно.

– Вась, подумай, может, не серак? – едва сдерживаясь от негодования и возмущения, уговаривала мама.

– Очень даже серак! – проговорил проходящий по коридору папа. – Все животные – сераки, особенно весной, когда это серако, пролежавшее всю зиму, пахнет. В парк не зайти!

– Черняк? – сделал еще одну попытку Вася. – А, нет, рысак!

– Правильно! – поддержал Васю папа. – Животные сделают серак, а потом рысаком дают драпака!

Зазвонил мамин телефон. Ее приятельница в это время решала с сыном химическую задачу.

– Слушай, а ты случайно не знаешь, что значит «молекулы колыбаются»? – спросила она.

– Понятия не имею, у меня плохо с химией, – ответила мама.

– Пол-Москвы уже обзвонила, никто не знает, – пожаловалась приятельница.

– Ты уверена, что молекулы, а не, например, атомы или частицы? – спросила мама, набирая запрос в спасительном Гугле.

– Не уверена. Но сын клянется, что именно так говорит учительница – «колыбаются». Может, термин какой-то?

Мама звонила своим знакомым, папа – своим. Никто из них не знал, как колыбаются молекулы.

Тетя Катя, которая помогает маме делать генеральную уборку, выглянула из-под ковра и сказала:

– Мой номер двадцатый, конечно, но я не могу больше смотреть, как вы мучаетесь. На украинском «колыбаются» значит «колеблются». И та задачка решается вот так. – Она вытерла руки и на листочке написала решение.

Мама с папой стояли с открытыми ртами. Очень смешно. Мама взяла у тети Кати тряпку и начала мыть полы. Папа пошел варить тете Кате кофе.

Вася продолжал делать уроки. Он писал мини-доклад. «В ней содержится двести какал», – прочитала мама из-под его локтя, хотя он очень этого не любит.

– Вась, а кто такие какалы? – ахнула она.

– Мама, ты же девочка, все девочки знают, что такое какалы.

– А я не знаю.

– Ну как тебе объяснить... Вот на этикетках пишут...

Какалы оказались килокалориями. Главное, слово оказалось очень действенно для похудения. Мама говорила себе, что съест не булку, а триста какал, не глазированный сырок, а жуткое количество какал. Какалы отбивали у нее аппетит.

А еще недавно Вася выучил полное имя Моцарта – Вольфганг Амадей. И в тетради по русскому так и написал – полностью. Учительница поставила ему пятерку и похвалила при всем классе. Мол, правильно, нужно учить полные имена писателей, композиторов и великих ученых. Вася же теперь этого Моцарта вставляет во всех случаях. Кто ваш любимый композитор? На кого вы хотите быть похожи? С кого из героев вы брали пример? Назовите героя, у которого было трудное детство? Василий понял, что на девяносто процентов вопросов по развитию речи, дополнительному русскому и чтению, не говоря уже про музыку, можно отвечать – Вольфганг Амадей Моцарт. И этот Вольфганг Амадей производит такое впечатление на учителей, что они немедленно ставят пятерки.

Вася проходил в школе тему «Семейный бюджет». Дома надо было составить список расходов семьи за один день и подсчитать сумму. Родители занимались тем же – бились в нервной горячке, подбивая семейный бюджет перед летним отдыхом. Мама кричала, что без моря умрет прямо сейчас, что на неделю ехать бессмысленно, потому что акклиматизация, а если не поедем, то мы, дети, будем болеть рахитом и не вылезем из соплей всю следующую зиму, и это будет на совести папы. Папа тяжело вздыхал и рисовал на листочке портреты политических лидеров прошлого – верный признак нервного истощения. Вася вздохнул и пошел составлять свой бюджет.

«Мама – гонорар – 12 тысяч», – написал он, а потом зачеркнул цифру несколько раз. Написал: «Не знаю. Мама тоже не знает. Деньги домой не приносит. Тратит по дороге». В пункте «Папа – зарплата» он написал: «50 тысяч», зачеркнул, написал: «30 тысяч», зачеркнул, «10 тысяч» тоже зачеркнул. Написал: «Явно не хватает. Надо что-то делать». Потом он написал: «Сестра Сима», подумал и добавил: «Подорвала семейный бюджет своим рождением». «Мои расходы» – написал он дальше. Оказывается, деньги, которые мама ему дает на пирожки и чай, он ежедневно тратит на мороженое для Алисы.

– Все понятно, – объявила мама радостно.

– Что тебе понятно? – удивился Вася.

Мама никогда не узнает Алису по телефону. Девочка говорит если не басом, то низким баритоном.

– У Алисы всегда был такой голос? – спросила однажды мама Васю.

– Какой? – удивился Вася.

– Низкий...

– Не помню. В этом году всегда. У нее этот, как его, ларнит.

– Может, ларингит?

– Точно. Хронический.

– Бедная девочка...

– Ничего не бедная. Мне нравится ее голос. Хоть не пищит, как все девчонки.

– Все мужчины одинаковые – сексуальную хрипотцу им подавай... – буркнула мама.

– Что? – не расслышал Вася.

– Ничего. Послушай, а если у Алисы хронический ларингит, зачем ты ее кормишь мороженым? Ей же нельзя!

– А чем мне ее кормить? Пирожки ей нельзя, конфеты тоже – она же танцами занимается.

– Тогда давай ты будешь покупать мороженое не каждый день, а раз в неделю?

– Хорошо, – согласился Вася. – Алисе оно уже разонравилось.

– Ты представляешь, что случилось? – спросил Вася через неделю.

– Что?

– Алиса начала говорить, как все девочки. У нее не было этого... как его... Она от мороженого хрипела.

– Это же замечательно! – сказала мама. – Ты что, расстроен?

– Немножко, – признался Вася.

– Лишь бы она не начала пить по вечерам и курить по утрам, чтобы ее голос нравился мальчикам, – прошептала мама.

– Что? – не расслышал Вася.

– Ничего.

На следующем уроке они получили задание начать экономить семейный бюджет, чтобы помочь родителям. Теперь Вася ходит и повсюду выключает свет. Мама носится по квартире, наступает впотьмах на игрушки, падает, бьется о тумбочки и умоляет Васю прекратить экономить электричество. Зубы по вечерам он перестал чистить, мотивируя это необходимостью беречь воду, потому что, как сказала учительница, «вода – это деньги, которые сквозь пальцы утекают в канализацию». Вася точно не мог вспомнить, деньги – это вода, или вода – это деньги.

А еще ему нужно было подобрать и выучить пословицы и поговорки про деньги.

– Время – деньги, – повторяет Вася. – Спасибо в карман не положишь, мал золотник да дорог, береги денежку на черный день. Мам, а черный – это какой?

– На похороны.

– А у нас есть? Кто до денег охоч, тот не спит и ночь. Ага... Вот почему папа не спит...

– Василий, прекрати по-хорошему, – просила мама, решая, куда нам ехать, на сколько и на что потом жить.

– А что, Сима с нами поедет на море? – спросил Вася.

– А что, ты ее дома хотел забыть?

– Разве маленьким детям можно летать на самолете? – не отступал он.

– Вася, не волнуйся, – догадалась мама, что именно его беспокоит. – Сима у нас летит совершенно бесплатно, потому что она еще грудной младенец. Ей даже кресло отдельное не положено. А ты стал маленьким скрягой. Синонимы – жмот, жадина-говядина, скупердяй. Ты меня расстраиваешь...

– Ладно, мама, я пошутил. Будет день – будет пища! – сказал Вася.

Сто пятьдесят граммов коньяка. Нет, уже два раза по сто пятьдесят. Папа пьет виски, мама – коньяк. У обоих – высшее гуманитарное образование. Они уже час пытаются решить олимпиадное задание, выданное Васе для подготовки. Он давно положил голову на стол и грызет ручку, а мама с папой доделывают.

«Есть в яблоке и сливе, а в саду нет, есть в луке и салате, а в огороде нет».

– Косточка, – говорит папа.

– Сам ты – косточка. Это не на логику, а на русский. Налей еще, – отвечает мама. – «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Откуда? Кто автор?

– Каверин. «Два капитана». Стыдно не знать, – упрекает ее папа.

– А-а-а-а! – стонет мама.

«Высокая и строгая, ходит, пол не трогая, кто ни выйдет, ни зайдет, ручку ей всегда пожмет».

– Дверь, – отвечает мама.

– Почему? – удивляется папа.

– Потому что ручка.

– А почему высокая и строгая? Может, учительница? А ручку пожмет в переносном смысле?

– Это к доктору Фрейду. Видимо, у тебя была высокая и строгая учительница, – огрызается мама.

«Напиши название сказки Чуковского, в которой происходит страшное преступление – попытка убийства».

– «Крокодил», – говорит папа.

– А кого там убивают? – пытается вспомнить мама.

– Собаку, – пожимает неуверенно плечами папа.

– Тебе еще биографию Лермонтова читать, – напоминает мама Василию.

– Только не рассказывай мне про него ничего дополнительно, – просит с ужасом в глазах Вася.

В прошлом месяце они проходили Есенина. Папа объяснял, почему Есенин «сам себя убил».

«Понимаешь, Вася, это сложный вопрос», – начал папа, после чего принялся рассказывать про революцию, волну эмиграции, партию большевиков, ЧК, а заодно и про Айседору Дункан и закончил современной политической обстановкой в мире.

– Мама, папа мне все рассказал, я почти ничего не понял. Ты мне главное скажи – как звали Сидорову? – подошел к маме Вася.

– Какую Сидорову? – Мама в это время безуспешно искала стихотворение про природу, но без сеновала, пьянки, падших женщин и замученных животных.

– Гражданку Сидорову, – терпеливо пояснил Вася.

– Какую гражданку? – не поняла мама.

– Не знаю. Папа сказал: тогда были не женщины, а гражданки. А у Есенина – А. Сидорова. А. – это какое имя? И я забыл – она специально такой шарф надела и умерла или потому, что была против политического режима?

Так Айседора в нашей семье стала гражданкой А. Сидоровой.

За рассказ на уроке он получил «пять».

– Ты про что рассказывал – биографию или творческий путь? – уточнила мама.

– Про все. До политики только не дошел.

Теперь их ждал Лермонтов. Ничто не предвещало беды. Бородино, никаких завалинок с селянками, воспитывался бабушкой...

– Его зовут, как дядю Мишу! – обрадовался Вася.

Лучший друг папы – действительно полный тезка поэта.

Дядя Миша, спортивный комментатор, появляется у нас редко, но вспоминаем мы его часто. В памяти Васи он остался как человек, который подарил ему настоящую хоккейную шайбу, после чего напился и упал лицом в кафель. Причем все эти действия произошли буквально одно за другим.

– А Лермонтов любил хоккей? – спросил Вася.

– Нет. Тогда, наверное, не было хоккея, – ответила мама.

– А водка была?

– Была.

– А водку Лермонтов любил?

– Не знаю.

– А у него была женщина?

– Была, наверное.

– Если ты не знаешь, то, значит, была не одна, а много. Как у дяди Миши. А он из-за женщины на дуэли умер?

– Нет, пошутил неудачно.

– Я все понял. Если бы дядя Миша жил раньше, он бы давно умер из-за женщин и водки, а если бы папа жил раньше, его бы убили из-за шуток. Хорошо, что все поэты уже умерли и мы живем сейчас.

– Не все.

– Все, мама, все. А Пэ Ершов пил водку?

– Вася! Не знаю. При чем тут водка? А что?

– Просто получается, что все писатели и поэты пили водку. И только после нее писали. Про художников я вообще молчу.

За Лермонтова Вася тоже получил «пять».

– Мама, я даже не знаю, как так получилось! Я в середине запутался и начал про дядю Мишу рассказывать. Ну, как будто он – Лермонтов.

– Как это?

– Ну, что дядя Миша Кавказ любит. Он же за тбилисское «Динамо» в детстве болел. Папа говорил, что он в туалете запирался с приемником и матчи комментировал. А еще сказал, что он в армии служил. Папа рассказывал, что дядю Мишу отправили служить куда-то далеко. Только я про его приятельниц не успел. Звонок прозвенел. Кстати, нам нужно выбрать любимого поэта, любого, выучить биографию и одно стихотворение. Ты кого любишь? Бабушка сказала брать Высоцкого.

– Не надо брать Высоцкого. Там... в общем... сложно объяснять...

– Мама, не волнуйся. Бабушка мне уже все про него рассказала. Несчастный человек. А про алкоголь и женщин я с первого класса знаю. Ничего нового.

Когда мама пытается учить Васю – это всегда весело.

– Мама, а у Льва Толстого было тринадцать детей, представляешь? – говорит Василий.

– Нет, не представляю. Очень много, – отвечает мама.

– А когда же он ими занимался, если столько писал? Значит, не занимался он детьми. А почему он из дома ушел?

– Так он решил.

– И его жена отпустила? И ничего не сделала? У него совести совсем нет – бросать жену и тринадцать детей! Вот ушел, простудился и умер, а был бы дома – жена бы его вылечила.

– А кто такая Полина Виардо? – спрашивает Вася.

– Женщина, которую любил Тургенев, – говорит мама.

– Жена?

– Нет.

– Значит, любовница.

– Это еще что такое? – возмущается и краснеет мама.

– Не что, а кто. Одушевленный предмет. Ты не знаешь? Я тебе сейчас объясню...

– Не надо!

– Гаршин страдал душевной болезнью, долго лежал в больнице. Кончил жизнь самоубийством, – скороговоркой прочитала мама.

– Теперь я все понял... Знаешь, я вот думал, что очень тяжело придумать историю про лягушку-путешественницу. А если он был сумасшедшим, то тогда все сходится. А что он еще написал?

– Я, если честно, не знаю.

– Вот, написал про лягушку и сошел с ума окончательно. Не, лучше даже не начинать сочинять. А то так и будешь автором одного романа и застрелишься от горя...

– Чехов женился на актрисе МХАТа Ольге Книппер, – прочитал Василий, – а у нас Алиса мечтает стать актрисой. Только я на ней ни за что не женюсь.

– Ну, ты не Чехов.

– А она не Книппер!

– Мам, я ничего не понимаю! Кто тут с кем разговаривает?

– Автор, Некрасов, с мальчиком.

– С каким мальчиком?

– Мужичком с ноготок. Вот, Некрасов спрашивает: «Откуда дровишки?», а мальчик ему отвечает: «Из лесу, вестимо».

– Что такое «вестимо»? Где тут мужичок? Почему он с ноготок?

– Потому что маленький, а вынужден работать, как взрослый мужчина.

– Маленькие не могут работать, как взрослые. Мой брат, пока институт не окончит, не сможет нормально, как папа, работать. А этому мужичку еще в школу ходить.

– Тогда были другие времена.

– Времена не выбирают, в них живут и умирают, – пропел Вася, которого папа для общего развития мучил диском Никитиных.

– Василий, займись делом наконец. Возьми книгу почитай! – уже целый час призывала мама.

Вася заболел, сидел дома и маялся от безделья.

– Почему? Ну почему он не читает? Совершенно! Как можно не дочитать «Детей капитана Гранта»? – подал голос папа. – А Сима? Она меня не слушает. Совсем!

Васе папа начал читать книги, когда ему было месяца два. Причем читал он так, как говорит, – быстро и очень тихо.

«Не так надо читать! – говорила ему мама. – В три раза медленнее и в два раза громче». – «Нет, я так не могу, – признавался папа, – смотри, он все понимает...» – «Ничего он не понимает. Он просто на твой голос реагирует».

Сейчас папа отвечает за подбор «серьезной литературы», а мама подкладывает Васе детективы современных писателей, чтобы ребенок «разгружал мозг».

– Почему Сима не любит книги? Она их даже не рвет! – сокрушается папа.

– Потому что она еще маленькая, – отвечает Вася. – Не мучай ребенка.

– Иди сюда, моя девочка! – Папа усадил меня на диван и начал читать «Дюймовочку» – быстро, невнятно и очень тихо.

– Ы-ы-ы, – сказала я и оторвала кусок страницы.

– Сима! – закричал папа. – Фу, нельзя, это же книга.

– Не говори ей «фу», она же не собака, – обиделась мама и тут же заорала: – Сима, фу, плюнь я сказала, нельзя! – Потому что я запихнула оторванную страницу в рот и начала жевать.

– Эта книга еще моих родителей, – стонал рядом папа. – Вытаскивай скорее, может, еще приклеим!

– Ребенок может отравиться, а ты про приклеить! Зачем ты вообще эту книгу достал? Сима еще маленькая! – кричала мама, пытаясь засунуть указательный палец мне в рот и вытащить комочек раритетного издания. Я засунула комок языком за щеку и сжала десны.

– Мы с Васей в этом возрасте уже «Муху-Цокотуху» несколько раз прочли!

– Сима – девочка, – сказала мама.

– И что? – удивился папа. – Гендерный признак – это аргумент?

– Ты же сам хотел, чтобы она рвала книги! Вот, пожалуйста!

Мама убеждена, что книги для девочек нужно подбирать осторожно, учитывая темперамент и степень подвижности нервной системы ребенка.

Вот ей в детстве были противопоказаны сказки. Она начинала плакать и жалеть отрицательных персонажей. Кощей – старый и немощный – висит на цепях, Баба-яга прозябает в одиночестве, Волка убили с особой жестокостью.

Когда маме было лет десять, бабушка подложила ей Конан Дойля, после чего мама долго спала на полу, боясь, что на нее тоже заползет змея. А в одиннадцать она твердо решила стать гетерой, как Таис Афинская. В двенадцать, после прочтения Цвейга (во всех случаях книги выбирала бабушка), мама оплакивала свою жизнь – у нее не было и никогда, никогда не будет такой любви. А в тринадцать, после Тургенева, мама решила обязательно несчастливо выйти замуж.

А еще раньше, когда она была совсем маленькой, бабушка, юрист, специализировавшаяся на делах по разделу имущества, не читала ей сказки – она их рассказывала. На ночь, перед сном, как положено. Мама ждала этого момента – укрывалась одеялом с головой и была готова заплакать в любой момент. Бабушка устраивалась рядом и начинала:

«Жила-была мама-коза. Она целыми днями бегала по городу, цокая своими сбитыми каблуками и оставляя свою единственную дочку-козочку одну в квартире. Дочке-козочке ни в коем случае нельзя было открывать дверь незнакомым волкам, медведям и другим посторонним. Дочка должна была открыть, только если услышит мамин голос.

– Твоя мать пришла, картошки принесла. – Бабушка уставшим прокуренным басом, падая со своих каблуков от усталости, рассказывала сказку.

А еще у них была бабушка, – продолжала она, – которая жила далеко и которой нужно было отвозить пирожки и лекарства. Мама-коза не всегда могла вырваться с работы и отправляла к бабушке внучку-козочку. Одну, почти трое суток в поезде. Мама-коза все это время не спала, переживая за дочку и за пирожки, то есть деньги для бабушки, которые пришивала с изнанки в потайной карман в сарафан внучки. Но бабушка была уже старенькая и иногда забывала, что к ней должна приехать внучка, а дочка-козочка была очень хорошенькая, в красной шапочке, и случайные попутчики – три поросенка, Лиса Патрикеевна, – которых мама-коза просила присмотреть за дочкой, забирали ее погостить у них на несколько дней. Иногда на перроне маленькую козочку никто не ждал – бабушка лежала в кровати и болела, а попутчики не могли оставить козочку в красной шапочке одну-одинешеньку. Они забирали ее к себе и звонили маме-козе, чтобы узнать, в каком именно лесу живет бабушка. Мама-коза бросала свою работу и ехала искать дочку. Дочка-козочка очень рано узнала о том, что звери не такие, какими хотят казаться, и никому нельзя верить. Ласковая Лиса Патрикеевна хочет выгнать из избушки Зайку-Побегайку и даже съест его с потрохами, если понадобится. А три брата-поросенка, с виду такие веселые и радостные, оставшись втроем, ведут себя как свиньи и хотят сжить со свету старого волка, который живет в хорошем доме за городом. Такая вот сказочка», – вздыхала бабушка. «Мама, а про Золушку расскажи! Там не было имущественных споров!» – просила мама бабушку, хлюпая носом. «Машенька, Золушкина сестра ради принца отрезала себе пятку, чтобы втиснуться в хрустальный башмачок, – отвечала сонная бабушка. – А вторая сестра палец отрезала. Женщины ни перед чем не остановятся, когда речь идет об имуществе, деньгах и мужчинах». – «А мужчины?» – спрашивала мама. «Мужчинам подавай Золушку – наивную, работящую, желательно сироту, потому что она будет верить каждому их слову, стоять у плиты и не требовать, чтобы муж содержал ее маму». – «А есть хорошие сказки?» – «Есть, наверное, но я их не знаю. Пора спать. Мне завтра, как козе, скакать по трем работам, чтобы заработать на молоко. Спи, моя хорошая...»

А Вася тем временем нашел новый способ чтения – он берет книгу настоящую, например «Остров сокровищ», и ставит такую же аудио-книгу.

– Что ты делаешь? – спрашивает с ужасом папа.

– Читаю в формате 3D, – отвечает Вася.

– Лучше так, чем никак, – говорит мама, вытаскивая у меня изо рта очередную фигурку от книжки-панорамки. – А Симу мы научим читать в пределах кулинарной книги. И хватит с нее. Счастливее будет.

Папа смотрит на маму с ужасом.

Иногда Вася наотрез отказывается делать домашние задания и отдыхает. Почему-то он любит смотреть мои мультфильмы про Козленка, который умел считать до десяти, и Муху-Цокотуху. А еще отбирает у меня развивающий коврик, в который даже я уже не играю, потому что уже большая, ложится под дугу с привязанными на ней пищалками и музыкальным котенком и радостно крутит колечко, чтобы заиграла музыка.

Мама тяжело вздыхает, глядя, как Вася развлекает себя моими погремушками и садится делать задания сама.

«Имеется девять одинаковых по виду шариков. Восемь из них одинаковы по весу, а один – легче. Как двумя взвешиваниями на чашечных весах без гирь найти этот шарик?»

Мама взяла весы для взвешивания продуктов, весы, на которых взвешивается сама, и весы, на которых взвешивала меня, когда я на них еще помещалась. Задачу она так и не решила.

А ночью она сидела на кухне и художественно размазывала по картону пластилин – задание по труду. Вася сказал, что у него палец болит. Когда это увидел папа, то забрал у меня прорезыватель для зубов и долго, задумчиво его грыз.

Вася занимается в шахматном клубе. Это была бабушкина идея.

Она начала играть в шахматы, потому что очень хотела есть. Их сельский шахматный кружок вывозили на соревнования «в город». Там в перерыве между партиями детей кормили пирожками и поили сладким чаем. Сколько влезет. Чем быстрее поставишь мат, тем больше пирожков достанется. За победу давали торт. Для очередного турнира торт сделали невиданный – трехъярусный, с кремовыми цветами и шоколадной крошкой. Бабушка тот турнир выиграла. И съела сразу два огромных куска. Прямо из здания школы, где проходил турнир, ее увезли в больницу – организм, привыкший к голоду, не выдержал. Она до сих пор если и привозит торт, то большой и непременно с розочками. И никогда не съедает ни кусочка. С тех пор она считает, что умение играть в шахматы – это как способность выжить. Даже если завтра война. Бабушка доигралась почти до гроссмейстера.

Мама играть в шахматы не умеет, хотя бабушка и пыталась ее учить. Она рассказывала папе, как, маленькая, сидела над шахматной доской и ничего не понимала. Ни про пешку, ни про е2—е4. Бабушка брала коня и била маму по голове. Мама говорит, что конем получать по темечку больнее, чем ферзем. А еще она до сих пор ненавидит этот звук – перекатывающиеся внутри шахматной доски фигуры. Дрын-дрын. Каждый раз, когда бабушка садилась учить маму, приговаривала: «Ты – не Чибурданидзе». Мама долго была уверена, что это такое ругательство – нечибурданидзе. Как бестолочь. И долго не решалась спросить, нечибурданидзе хуже бестолочи?

Их занятия закончились неожиданно.

– Считай! – закричала бабушка после очередного неудачного хода мамы.

– Раз, два, три, четыре, – послушно начала считать мама, сглатывая слезы.

Бабушка посмотрела на нее так, как смотрела на одноглазую хромую и блохастую кошку, прижившуюся у них в подъезде, – с жалостью, брезгливостью и чувством, что проще убить, чем так мучиться.

Мама похоронила шахматную доску. В прямом смысле слова. Пошла в ближайшую лесополосу, вырыла яму под кустом, положила шахматы, засыпала, сверху хорошенько притоптала и забыла про них. Ей казалось, навсегда.

Мама решила, что Вася должен заниматься музыкой, а папа настоял на теннисе. Бабушка не вмешивалась. Но на восьмой день рождения внука она приехала с подарком. Когда мама его увидела, то побелела и закатила глаза. Бабушка привезла огромную, инкрустированную перламутром, неподъемную шахматную доску и отливающие серебром и сусальным золотом фигуры – рыцарей. Все это в красивом чехле, фигуры – в бархатной коробке. Конем, если ударить по голове, спокойно можно убить. А под доской и похоронить. Так мама сказала.

– Пора, – заявила ей бабушка. – Найдешь клуб, будешь водить.

– А как же наши теннис и музыка? – вяло попыталась сопротивляться мама.

Бабушка подняла бровь от удивления.

– Он мужчина. Ему нужно уметь выживать, – ответила она.

Клуб нашелся быстро. Тренер – Андрей Анатольевич – сильно косил и заикался. Говорили, что он гений. Мама пыталась поймать его взгляд.

– Понимаете, у нас бабушка – почти гроссмейстер. Нам очень надо, – уговаривала она тренера.

– П-п-п-п-поздновато, – отвечал он.

– Возьмите. Она из меня не сделала Чибурданидзе, я ее разочаровала, у нее одна надежда – на внука.

Васю взяли. Бабушка была счастлива.

Вася совершенно не умеет проигрывать. От этого страдают все. Он сам – потому что начинает нервничать, мама – потому что не знает, как его успокоить, я – потому что про меня все забывают, папа – потому что не может слышать, когда в доме все кричат.

Вот показательный случай. В гости пришел папин коллега, у которого в детстве был второй разряд. Коллега поел, выпил виски и предложил Васе сыграть. Минут десять все чуть не плакали от умиления – Вася играл со взрослым дядей в шахматы, и вроде бы почти на равных. В середине партии Вася начал грызть свою футболку. К концу, понимая, что проигрывает, он запихнул в рот уже добрую половину футболки. Мама делала страшные лица папиному коллеге, выпучивая глаза и размахивая руками. У нее на лбу были написаны все мысли: «Что ж ты связался с ребенком? Тебе что, проиграть сложно? Поддайся!» Но коллега, разогретый виски и вошедший в азарт, играл всерьез.

– Мат, – радостно объявил он и, довольный, закурил сигарету. Он буквально сиял от счастья. Вася побежал в туалет, едва сдерживая слезы.

– Идиот, – сказала мама папиному коллеге и побежала за Васей. Через некоторое время они вышли вдвоем. Вася был красный, мокрый, но настроен решительно.

– Еще одну партию, – сказал он.

– Расставляй! – обрадовался коллега.

Мама выстрелила в него взглядом снайпера: мол, если не поддашься – убью. Вася проиграл и убежал в ванную. Судя по доносящимся оттуда звукам, он в истерике пытался оторвать от стены раковину. Мама капала в рюмку валерьянку – то ли для Васи, то ли для себя.

Коллега начал хвалить мамину запеченную баранину – дескать, вкусная. Мама непроизвольным жестом отставила от него тарелку. Коллега быстро попрощался и ушел. Но сначала мама ему отомстила.

– Может, в шашки сыграем? – спросила она невинно.

– Давай, – обрадовался коллега, потирая руки.

– Не надо, мама... – хлюпнул Вася.

– Надо. Я его сделаю, – заявила мама, расставляя шашки. – Вот увидишь.

– А если проиграешь? – Вася схватился за скатерть и медленно тянул угол на себя.

– Не проиграю. Обещаю, – сказала мама.

Мама сначала проигрывала. Коллега расслабился и предлагал «дать фору». А потом мама неожиданно начала выигрывать.

– Детей обижать нельзя, – говорила она, съедая очередную шашку, – а моих тем более. Я не злопамятная, просто злая, и память у меня хорошая.

Мама обыграла коллегу вчистую. Вася был совершенно счастлив. Коллега нервно хмыкнул и сказал, что мама выиграла случайно.

– Это ты у ребенка выиграл случайно, а мне проиграл закономерно, – ответила мама.

Больше она никогда не звала его в гости.

Вася еще занимается музыкой, что грозит и мне. Мама считает, что иначе мы не научимся думать головой, когда заняты руки и ноги. А это очень нужный в жизни навык. Хотя мне кажется, она заставляет Васю заниматься, потому что сама окончила музыкальную школу, и после этого ей ничего в жизни не страшно. А маму заставляла заниматься музыкой ее мама – наша бабушка. Так что, получается, это опять бабушка во всем виновата.

– У нее нет слуха. Я ее не возьму, – сказала учительница музыки про маму.

– Девочка должна получить среднее музыкальное образование, правда? – ласково спросила бабушка. – А у вас есть сестра и квартира матери, которую вы не можете разделить, правда? А я адвокат как раз по наследственным делам. Давайте договоримся – у моей девочки абсолютный слух, и считайте, что квартира – ваша.

Учительница музыки ласково погладила маму по голове.

Все имеющиеся в обращении матерные слова мама выучила в тот день, когда грузчики несли на восьмой этаж пианино. Мама сидела и «ждала» инструмент, очень надеясь, что грузчики его не донесут. Пианино было один в один из страшилок про «в одной черной-пречерной комнате стояло черное-пречерное пианино...».

Произведение, которое мама играла весь следующий год, – «Сурок» Бетховена. Стихи Гете: «Из края в край вперед иду, всегда сурок со мною...»

Каждый раз мама искренне плакала в конце пьесы, так ей было жаль этого одинокого путника. «Ну поплачь, поплачь, истеричка», – говорила ей учительница.

– Машенька, – не выдержала однажды бабушка, – хватит рыдать, давай разберемся. Вариантов у этого парня несколько. Самый простой – продать сурка и хотя бы нормально пожрать. Вариант второй – убить сурка, перестать шляться по улицам, а заняться наконец делом. Значит, какой мы делаем вывод из этой песни?

– Какой? – всхлипнула мама.

– Надо не рыдать, а сесть, взять сигарету, налить себе коньячку и подумать. Поняла?

Потом бабушка отправила маму в деревню. Именно там ей действительно нравилось учиться музыке. Она ходила заниматься к соседям, у которых пианино осталось от умершей дочки. Эта пожилая супружеская чета жила замкнуто. К инструменту они относились как к могиле. Оно стояло в комнате, где всегда были задернуты шторы. На крышке в вазочке стояли искусственные цветы и сидела собачка – любимая мягкая игрушка дочери. Они кормили маму пирогами со свекольной ботвой, вареной курицей и сладкой пастилой из абрикосов, высушенной на крыше дома. И, сытую, оставляли дремать в беседке, увитой диким виноградом. Они не хотели, чтобы кто-то стирал с клавиш память об их дочери. Не хотели, чтобы кто-то осквернял ее пианино. Бабушка об этом, естественно, не знала. А мама была только рада не заниматься.

– Музыка – это непрямой массаж мозга, – сказала Васина учительница музыки Лариса, за что мама полюбила ее сразу и навсегда. Так что два раза в неделю Вася массирует мозг.

А потом он вдруг решил бросить занятия.

– Почему? – Мама была в отчаянии.

– Не знаю!!! – ответил Вася и стукнулся головой о крышку пианино.

– Может, он влюбился? – выдвинула версию учительница музыки. – Василий, прекрати ломать инструмент, вон, иди об стену побейся.

Вася послушно встал и пошел биться лбом об стену.

– Если это усталость, то дадим ему неделю на отдых, – продолжила учительница. – Если так будет продолжаться, – она посмотрела на Васю, который вернулся к инструменту и остервенело ковырял в нем дырку карандашом, – то точно любовь, и нам с вами придется расставаться.

Алиса сидит перед Васей. Она влюбилась в него во втором классе. И в тот день, когда определилась в своих чувствах, повернулась затылком к доске и лицом к Василию.

– Алиса, повернись! Алиса, я не могу обращаться к твоему затылку! Алиса, неуд за поведение! – пыталась развернуть девочку учительница. Ничего не помогало. Алиса приходила в класс и садилась задом наперед. Она перенесла на Васину парту тетрадь и научилась списывать так же – задом наперед. Алиса даже читала быстрее, если считать слова в минуту, когда книга лежала в перевернутом виде.

К концу второго класса на Алисин затылок уже никто не обращал внимания, даже Вася, который, конечно, поначалу нервничал под ее пристальным взглядом. Более того, если Алиса заболевала и не приходила в школу, а значит, на Васю никто не смотрел снизу вверх и не заглядывал ему в рот и тетрадь, он мрачнел и плохо писал контрольные.

– Тебе Алиса нравится? – спросила его мама.

– Да ну, надоела, – махнул рукой Вася, но мама ему не поверила.

В конце второго классе Алиса написала Васе записку: «Я тебя больше не люблю из-за каникул. Я буду любить Антона с дачи. Прощай навсегда». Вася пожал плечами и написал вежливый ответ, потому что мама ему все уши прожужжала, что нужно отвечать на письма, говорить «спасибо», даже если не за что благодарить, и извиняться, даже если не прав. «Досвиданья», – написал Вася без всякой задней мысли.

В начале третьего класса Алиса села за парту как положено, лицом к доске, поерзала попой, ударилась с непривычки коленкой и наконец вспомнила обычное положение – развернулась лицом к Васе и затылком к доске. «Я тебя снова люблю. Антон дурак», – написала она в записке, хотя могла ему об этом сообщить тут же – прямо в глаза. Василий на послание не ответил – обменивался хоккейными стикерами с друзьями. Алиса же решила, что он обиделся на нее из-за Антона, и решила Васю «вернуть».

– Вася, а ты чем будешь заниматься? – спросила она, невинно болтая ногой.

– Шахматами, – буркнул Вася, продолжая думать о хоккеисте Овечкине.

– Па-а-анятно, – протянула она.

Что было дальше – нашей маме рассказала мама Алисы.

Девочка пришла домой и сказала родителям, что хочет заниматься шахматами. Просто умирает, как хочет. И если они сейчас же не найдут ей шахматный клуб, то на хор – а Алиса поет в хоре, на радость маме, – она не пойдет ни за что в жизни. Мама села к компьютеру и нашла ближайший клуб. Тот, в который уже был записан Вася. Чего стоило маме Алисы записать ее именно к Васиному тренеру, никто не знает. Наверное, помогло то, что Алиса была единственной девочкой на весь шахматный клуб, и то, что ее мама – в прошлом актриса – очень натурально сыграла роль безутешной родительницы.

– Я не знаю, что делать, – жаловалась мама Алисы после второго занятия. – У нас ведь никто в семье не играет в шахматы! Я ничего, ничегошеньки не понимаю. Абсолютно! Я очень надеюсь, что она передумает. Она ведь тоже... того... – Мама постучала кулаком по деревянному косяку. – Зато у нее голос и данные.

На занятиях Алиса села перед Васей и повернулась затылком к доске. Тренер показывал ей дебют, двигал фигуры и вдруг, прервавшись, спросил:

– Алиса, ты хоть что-нибудь понимаешь?

– Не-а! – ответила девочка, счастливо улыбаясь.

– Алиса, может, хватит? Не будем ходить? – спрашивала ее перед занятием мама. – Стыдно ведь.

– Не-а, – отвечала Алиса и решительно двигала коня на ту клетку, на которую он не мог попасть ни при каких обстоятельствах. Тренер по шахматам и Василий, размахивая руками и брызгая слюной, тут же забывали обо всем на свете и начинали ей объяснять, почему так нельзя ходить. Вася при этом хватал ее за руку и наклонялся близко-близко. Алиса победоносно смотрела на маму. Мама издавала протяжный стон.

Алиса опять разлюбила Василия в тот момент, когда на шахматах увидела Лешу из соседней группы. К тому же он учился в другой школе, что добавляло ему шарма. Он был полная противоположность Васе – брутальный, решительный. Настоящий мужчина, мужик. Очень конкретный, в отличие от рефлексирующего по любому поводу и без повода Василия. Он от переживаний сыграл вничью с Лешей и лишился разряда. Алиса пересела за парту перед Лешей и смотрела на него так, как еще несколько дней назад смотрела на моего брата. А потом вдруг перестала ходить на шахматы.

– А почему Алиса не ходит? – спросила мама Васю.

– Не знаю я! – закричал в истерике Василий.

– Почему вы не ходите на шахматы? – спросила мама, столкнувшись с мамой Алисы.

– Мы теперь на ушу ходим, – натурально закатывая глаза, ответила она. – Надеюсь, скоро бросит. Я такой не была. Это она в мужа!

Выяснилось, что Алиса разлюбила Лешу и полюбила Тему из группы ушу, которая занималась в соседнем зале.

Сейчас Алиса опять звонит Васе – каждый день, ровно в три часа – узнать домашнее задание. Она давно не ходит ни на шахматы, ни на ушу.

У них с Васей бурный эсэмэс-роман, состоящий из фраз: «Как дела?» – «Хорошо». – «У меня тоже». Мама не удержалась и прочла их переписку:

«Васенька, ты где, мой хороший?» – писала Алиса.

Дальше несколько сообщений были, видимо, стерты. Осталось последнее.

«Я тебя тоже», – писал Василий.

Правда, у Васи еще до Алисы были романы.

– Мама, а обманывать очень нехорошо или иногда можно, в зависимости от ситуации? – спросил Вася, придя из школы. Он тогда во втором классе учился.

– Как тебе сказать... Есть такое понятие, как ложь во спасение... – начала мама.

– Ладно, я понял, уже не надо, – буркнул Вася.

Как выяснилось позже, в Васю влюбились Ира, Аня и Лиза. Ира подралась с Аней, а на следующей перемене Аня подралась с Лизой, выясняя, кто из них больше любит Васю. Потом они втроем отлупили Васю, который не смог сказать, кого из них он больше любит. А потом Вася подрался с Кириллом, который с первого класса любит Иру, которая любит Васю. А потом Ира из-за Васи подралась с Кириллом и еще раз с Аней, которая вступилась за Кирилла. Итогом дня стал подбитый глаз и обнаруженная в портфеле записка: «Выбирай, или всё!»

– А что – «всё»? – испугалась мама.

– Не знаю, – тяжело вздохнул Вася.

– А почему ты про обман спрашиваешь?

– Ну, могу я, например, сказать Ире, что ее люблю, Ане, что ее, и Лизе тоже?

– А на самом деле тебе кто больше дорог? – уточнила мама.

– Кирилл! Он же мой друг! А из девочек я еще не выбрал! Ира лучше всех танцует, Аня смешная, а у Лизы мама печет очень вкусные пирожки. Как я могу выбрать?

– Вообще-то девочек обманывать совсем нехорошо. Они, если обидятся, такое могу устроить!.. – предостерегла Васю мама.

– Что же мне тогда, в школу не ходить?

– Ходить. Придумай что-нибудь...

– Придумывай, не придумывай, а три девочки – это перебор, – мрачно заявил Вася.

Когда он ушел на тренировку, зазвонил домашний телефон.

– Алле, здрасьте, а Васю можно? – попросил девичий голосок.

– Он на тренировке, – ответила мама.

– А-а-а. А вам Ира не звонила? – спросила зловеще девочка.

Мама даже испугалась.

– Нет, – ответила она.

– Честно? – уточнила девочка.

– Честное пионерское, – зачем-то поклялась мама.

– Какое? – не поняла девочка.

– Никто, кроме тебя, не звонил. Ты первая, – отчиталась мама.

Девочка положила трубку. Через минуту телефон зазвонил снова.

– Здрасьте, а Васю можно? – попросила уже другая девочка.

– Он на тренировке, – ответила мама.

– А-а-а. А вам Лиза не звонила?

И что мама должна была ответить? Правду? А вдруг они опять подерутся или поругаются?

– Нет, – ответила мама. – Честно-пречестно.

Когда через минуту телефон зазвонил снова, мама говорила совсем уверенно. И сообщила третьей девочке, что нам никто не звонил и Вася ни с кем не разговаривал.

На следующий день Вася всем трем девочкам признался в любви. И все три были довольны. И даже Кирилл был доволен, потому что, получив Васино признание, Ира благополучно к нему вернулась.

Вечером зазвонил телефон. Незнакомая женщина позвала папу.

– А его нет, – соврала мама, не моргнув глазом, хотя папа сидел на расстоянии вытянутой руки. – И когда будет, не знаю. Он в командировке. Длительной.

– Кто это был? – спросил удивленно папа. – И кто в командировке?

– Звонила незнакомая женщина, а в командировке – ты. И вообще, сами разбирайтесь со своими поклонницами! – Мама дернула плечом и вышла из комнаты.

Потом выяснилось, что женщина – активистка родительского комитета, которой понадобилась грубая мужская сила для нужд класса.

Мама готовилась к большому празднику – моему первому дню рождения. Ей звонили друзья и спрашивали, что мне дарить. Одна мамина подруга собиралась подарить краски, которыми можно рисовать на кафеле в ванной. Потом смывать и опять рисовать. Я хотела сказать, что идея хорошая и пусть дарит, но смогла сказать только «Гыыыыы».

– Зачем? – спросила подругу мама, запихнув мне в рот соску.

– Что – «зачем»? – удивилась подруга.

– Зачем рисовать на кафеле в ванной? Других мест, что ли, нет? – Для мамы рисовать в ванной – это все равно, что читать или курить в туалете. Совершенно неприемлемое поведение. В ванной – моются, рисуют – в комнате за столом, читают – на диване или в кресле.

– А у вас уже есть пальчиковые краски? – предложила подруга. – Вы уже рисуете?

– Нам нужно дарить заколочки, бантики, шляпки, сумочки, косметички и наряды, – отвечала мама всем по телефону.

– Хорошо, – отвечали друзья, – а для развития ребенка что подарить?

– Сима – девочка, я не хочу ее развивать! – Мама была непреклонна. – Я хочу научить ее читать только для того, чтобы она могла прочесть рецепт из кулинарной книги и ее можно было отдать замуж!

Но все друзья продолжали настаивать на интеллектуальных играх для младенца в качестве подарка.

Вечером мама рассказала папе историю про мальчика Севу.

Севе было лет пять, когда он «начал рисовать». Мальчик был сказочный – сидел часами над альбомом и покрывал весь лист мелкими-мелкими рисуночками – то ли человечками, то ли значками.

– Гений, – всплескивала руками Севина мама.

– Неврология в чистом виде, – курила в форточку Севина бабушка.

– Надо найти художника, – говорила мама.

– Надо показать врачу, – парировала бабушка.

Однажды Сева случайно разлил воду на краски и альбом. На его глазах мелкие фигурки расплылись в бесформенные пятна.

– Фантастическое чувство цвета, – ахнула мама.

– Седатировать его надо, – настаивала бабушка.

Начали искать преподавателя ИЗО. Севин папа вспомнил, что у него был давнишний приятель – художник. Тоже все пятна рисовал. Приятель-художник был нанят на два раза в неделю.

– Он чувствует цвет, – говорил приятель и гладил Севу по голове. Севина мама начинала часто моргать, чтобы не расплакаться от гордости и счастья, и платила «гонорар».

Севина бабушка терпела два долгих года, в течение которых Сева продолжал рисовать пятна, мало отличавшиеся от того первого, случайного, пятна, после чего обложила художника матом и отправила по известному адресу. Не удержалась и совершенно по-хулигански поддала артритной, но крепкой ножкой под художников зад, за эти два года – на регулярных гонорарах – заметно раздавшийся.

С того самого дня Сева ни разу не взял в руки кисточку.

– Зарыли в землю талант, – прижимала руки к груди Севина мама.

– Ну ты как была дура, так и осталась, – яростно сбивала пепел с сигареты бабушка. – Художник ваш – дармоед, а у Севки есть один талант: ничего не делать. Как и у тебя, кстати.

Севина мама закатывала глаза.

– И не надо делать лицо, – цыкала на нее бабушка.

Скоро у Севы родился братик Ваня. Теперь уже мать двоих детей купила пальчиковые краски. Дома она расстелила старые обои, расставила баночки, нарядила годовалого Ваню в фартук с рукавами и села рядом умиляться. Так было нарисовано на упаковке с красками – красивые веселые дети с намазанными разноцветными ладошками ставят отпечатки, смеются и целуются со счастливыми родителями. А самый маленький мальчик рисует солнышко. Бедная мать не заметила, как задремала на диване, согретая такими мыслями. Очнулась она от крика Севы.

– Мама! Проснись!

Маленький Ванечка сидел весь красный. При этом язык у него был черный, а руки – синие. Ванечка старательно облизывал каждый пальчик.

– Ваня, нельзя! – закричала мама. – Сева, а ты куда смотрел? Он много съел?

– Не знаю. Полбанки где-то. А что? Тут написано, что они безопасные. Ребенку ничего не будет, – сказал Сева, помогая брату запихивать краску в рот.

Мать подхватила малыша и побежала в ванную. В истерике она помыла язык Ване с мылом. Мальчик кричал, плевался пеной и икал мыльными пузырями. Как только она его выпустила, Ваня на четвереньках подполз к зеленой краске и вылил ее на себя.

– А-а-а! – закричала мама.

– Я говорила, что ребенок должен делом заниматься, а не черт знает чем, – зашла в комнату бабушка.

– Сколько можно просить – не ругайтесь при детях! – опять закричала мама.

Следующий час несчастная мать отмывала Ваню и комнату. Краски хорошо отмывались от сына, но на паркете оставляли следы.

– Вот тут еще пятно осталось. – Бабушка подавала реплики с дивана. – Успокойся, дети пошли в тебя, – продолжала она говорить ползающей под ее ногами невестке. – Наши гены не передались. Все эти твои пальчиковые краски... Хоть жопой рисуй – художником не станешь. Я вот нигде не училась, а тебя нарисовать могу. – Бабушка порывисто схватила кисточку и остатками красок сделала набросок – портрет невестки. «Неужели у меня такой зад? Надо худеть», – посмотрела на рисунок Севина мама.

– Вот и совсем не похоже, – сказала вслух она.

– Мама, Ваню рвет чем-то разноцветным! – закричал из комнаты Сева.

Ванечка, кстати, даже когда немного подрос, очень не любил карандаши и краски. В детском садике его не могли усадить за стол – он начинал кричать и брыкаться, но при этом обожал рисовать на асфальте мелками (неиспользованный мелок он съедал).

– Еще один талант зарыли в землю, – сокрушалась мама.

– Еще один невротик растет, – говорила бабушка. – К тому же с недостатком кальция в организме.

Все бабушки – очень странные. Я это давно заметила. Они вроде как взрослые, а вроде как дети. Моя мама часто повторяет: «Что стар, что млад», – и вздыхает так тяжело. С бабушками весело бывает, а иногда очень страшно. От них не знаешь, чего ждать. Вот с мамой – все понятно. У нее режим, воспитание, все по графику. А у бабушки всегда экспромт. Во всяком случае, у нашей. Наверное, поэтому мама ее побаивается – предсказать не может.

Вот был такой случай.

– Нам нужен детский спортивный комплекс, – сказала сама себе бабушка и сама себе кивнула в знак согласия. – С турником, канатом и полосой препятствий.

– И где мы его поставим? – тихо спросил дедушка.

– Там. – Бабушка махнула рукой в направлении его любимого старого сарая, где хранились инструменты и старые шины.

Дедушка возмущенно зашуршал газетой.

– Завтра утром, – продолжила бабушка, – чтобы твоего сарая там не было.

Утром сарай стоял на прежнем месте. Бабушка молча выкурила сигарету, хлебнула из чашки кофе и улыбнулась. Когда дедушка, услышав страшные звуки, выскочил во двор, то увидел бабушку в розовом шелковом пеньюаре и с сигаретой во рту. Бабушка топором и увесистой кувалдой лупила по сараю. Дверь она уже снесла. Сарай кряхтел, скрипел, но упирался. Дедушка тихо выругался.

На обед пришел сосед – генерал в отставке. Бабушка кормила его чебуреками, наклонялась к столу, сверкая глубоким декольте, и подливала коньяк. Дедушка возмущенно сел в машину и уехал в Москву по срочным делам.

Через неделю на месте старого сарая по проекту соседа-генерала стоял спортивный комплекс: маленький ров, деревянная стена-препятствие, железный лабиринт, турники и защитная сетка, под которой нужно ползти по-пластунски.

Приехавший дедушка даже забыл, что хотел тихо выругаться. Вася, ради которого это все строилось, застыл на крыльце и не двигался. Бабушка с генералом стояли рядом с комплексом и пили коньяк, наливая из фляжки. Генерал рассказывал бабушке о своих боевых подвигах. Бабушка хихикала, как школьница.

– Вася, иди же сюда! – периодически кричала бабушка.

Васе тогда было года три. Он увидел деда и мертвой хваткой вцепился в его брючину.

Бабушка вздохнула, отцепила орущего внука от деда и повесила его на турник, за который Вася ухватился всеми силенками, продолжая вопить. Бабушка отлепила его от турника и попыталась забросить на деревянную стену. Генерал помогал, подпихивая Васю под попу. Наверху Вася повис животом, повисел немного и бухнулся головой вниз с обратной стороны. Дедушка ушел в дом, чтобы ничего этого не видеть и не слышать.

Оставалось опробовать ползание под сеткой. Васю запихнули под сетку, генерал стоял на входе и пугал, а бабушка – на выходе с любимой Васиной игрушкой. Вася сидел комочком под сеткой и горько плакал.

Как только Вася оказывался у бабушки на даче, она волокла его к этому комплексу. Вася при виде комплекса начинал орать и цепляться за кусты малины и яблоневые деревья. Комплекс в результате снесли и построили новый сарай для инструментов.

А потом у бабушки появилась внучка – то есть я. Утром дедушка выскочил во двор от страшных звуков. Бабушка стояла посреди участка с сигаретой во рту, в голубом пеньюаре и с лопатой в руках. Она рыла яму. Вырыла уже приличную.

– Завтра. Чтобы здесь был бассейн, – велела она дедушке.

Из-за забора сосед-генерал отсалютовал дедушке коньячной фляжкой.

Бассейн был вырыт, соседская годовалая девочка в него упала, нахлебалась воды, и зарыли от греха подальше.

Так вот, про день рождения. Первый день рождения в моей жизни и первый публичный «выход в свет». Дело в том, что раньше я очень боялась незнакомых людей и начинала плакать и кричать. Сейчас я их тоже боюсь, но стараюсь сдерживаться, хотя терпеть не могу, когда меня берут на руки и начинают трясти, сюсюкать, щипать за щеку, целовать и тыкать пальцем в нос, приговаривая «би-бип».

Мама сошла с ума с этой подготовкой. Ей непременно хотелось, чтобы я была в красивом длинном платье, белых туфельках и с прической.

Платье подарила мамина приятельница – с пышной юбкой, шелковое, на тонких лямочках. К нему прилагались туфли, белые прозрачные колготки и заколка в форме цветка орхидеи.

Я ныряла в платье головой и выныривала ногами. Дело в том, что я слишком худая и длинная по сравнению с нормальными детьми. Зато, как говорит наш домашний врач Анна Николаевна, у меня никогда не будет целлюлита и лишнего веса. Я не знаю, что это такое, но, наверно, это хорошо, раз доктор так говорит. Мама снова и снова запихивала меня в платье. Стремительному соскальзыванию мешал только памперс, от которого моя попа становится круглой.

Мама у меня очень упрямая – если что-то задумала, ни за что не отступится. Поэтому она подшила лямочки на платье и попробовала еще раз. Платье на пол не упало, но у меня появилось глубокое декольте.

– Господи, какой кошмар, – чуть не заплакала мама, глядя на мои просвечивающие сквозь кожу косточки.

– Ты уверена, что это красиво? – подошел к нам папа. – Знаешь, мне ее жалко. У всех гостей будет одно желание – накормить ребенка. Может, ее прикрыть?

– Жарко, – покачала головой мама.

– А в колготках не жарко? – спросил папа.

– Зато красиво.

– Вот сейчас я очень рад, что родился мальчиком и что у меня есть сестра, над которой ты можешь издеваться, – подал реплику Вася.

Колготки – это вообще ужас. Я никак не могла в них попасть, потому что они перекрутились. А мама меня в них «втряхивала». К тому же они кололись. Мама тоже не сразу это поняла, а только после того, как я начала елозить попой по полу и кричать.

– Все девочки ходят в колготках, – уговаривала меня мама. – И платье нужно выгулять, пока ты из него не выросла.

Я же страдала от того, что пока не умею раздеваться сама.

Она отвернулась буквально на секунду – взять туфли. Я встала и сделала несколько шагов – хотела убежать, потому что новые туфли – это уж слишком. Поскольку я еще не очень хорошо ходила и колготки ужасно скользили, я шмякнулась лицом в пол. Конечно, разбила себе губу, и кровь размазалась по белому платью. В этот момент я еще и обкакалась. И только этот факт заставил мою маму снять с меня и платье, и колготки.

– Хм, праздник обещает быть веселым. В комнате пахнет какашками, а на полу сидит обмазанный зеленкой ребенок в окровавленном платье, – зашел в комнату Вася. – Жесть. Фильм ужасов. Что у нас еще по плану?

– Вася, помоги мне лучше! – прикрикнула на него мама. – Поймай сестру!

– Нет, я лучше буду зрителем. Смотреть на вас интереснее, – ответил Вася, усаживаясь на диван.

Следующие пятнадцать минут мама гонялась за мной по комнате, а я от нее убегала на четвереньках. Один раз даже укусила, когда она поймала меня за ногу и потянула к себе. В тот момент, когда мама тянула меня за ногу, я опять шмякнулась лицом в пол и опять разбила губу.

– Мама, если так пойдет дальше, то гостей встретит не именинница, а зеленый Шрек, – сказал Вася.

Мама меня все-таки поймала, одела в платье, которое забрызгала моментальным пятновыводителем, и решила натянуть на мою немаленькую для младенца ножку парадные туфли размера на два меньше, чем надо.

– Только сфотографируемся, и сразу я тебя переобую, – увещевала меня мама. – Две минуты потерпи. Ты же девочка. Должна понимать.

Я изо всех сил дрыгала ногами и случайно попала пяткой маме по подбородку. Мама в этот момент собиралась что-то сказать, поэтому от удара прикусила язык. Сильно.

– А-а-а! – закричала она.

– Что тут у вас происходит? – пришел в комнату папа.

Вася лежал в диване и хохотал, держась за живот. Мама вытирала выступившие слезы.

– Шима попала по яжику, – прошамкала она.

– Что? – не понял папа.

– Ей Сима ногой в челюсть заехала, – перевел Вася, ухохатываясь.

– Господи, на кого вы похожи? – ахнул папа.

Мама сидела всклокоченная, с перемазанными зеленкой руками и вытирала слезы памперсом с какашками. Я лежала на полу с зеленым лицом, орала и пыталась снять туфли.

– Да, мам, а ты ей не хочешь сделать другую прическу? – спросил Вася. – Она от твоих резинок даже лицом двигать не может. И столько заколок на голове – перебор. Она же не спортивная гимнастка.

Я в это время стягивала с головы резинки и заколки. Вместе с волосами. Со стороны казалось, что я рву на себе волосы.

– Так! Это мой праздник! Я ее родила! И хочу, чтобы все было красиво! Понятно? – закричала мама.

Она все-таки добилась своего. На фотографиях с того дня рождения я еле стою, держась за диван, со свисающей на ухо заколкой-цветком, с голой грудью, зареванная и красно-зеленая. Всем, кто видит эти фотографии, мама объясняет, что я мучилась всего пару минут, а потом она меня переодела. Ей, конечно же, никто не верит.

– Вы разрисовывали лица детям? Как здорово! – сказала одна мамина приятельница, разглядывая фотографии. – А Симе на лице кого рисовали, что-то я не пойму?

– Это она в зеленке, – буркнула мама.

– Ну, ничего, красиво, – согласилась приятельница.

Мама рассказывала, что когда была маленькой, то тоже устраивала скандалы из-за одежды.

– Я не буду надевать эти колготки! – кричала она из комнаты рано утром.

Они с бабушкой собирались в детский сад.

– Опаздываем! – кричала бабушка из ванной, яростно плюя в коробочку с тушью.

– Не пойду в этих колготках! – кричала мама.

Бабушка заходила в комнату, доставала другие колготки и швыряла в маму.

– А-а-а! – рыдала мама. – Не буду!

И так каждое утро. Бабушка считала, что мама капризничает, а мама не могла ей объяснить, что под зеленый сарафан красные колготки не идут. И «другие» колготки, которые она ей дала, тоже красные. А нужны коричневые. Других вариантов не было, потому что бабушка купила в универмаге пять пар красных колготок и пять коричневых.

То, что бабушка – дальтоник, мама узнала, когда однажды оказалась с ней в магазине. Продавщица никак не могла показать полотенце нужно цвета.

– Синее полотенце, вон, на верхней полке. Бестолочь какая-то, а не продавщица! – возмущалась бабушка.

– Вы, женщина, сами бестолочь! Нет у нас синих полотенец! А это – лиловое! – отвечала продавщица.

Через полчаса заведующая магазином тоном психоаналитика спрашивала у бабушки, показывая ей то на шторы, то на вазу: «Женщина, а это какой цвет? А вот это?»

С обувью мама тоже в детстве намучилась. Дело в том, что бабушка была убеждена – у девочки должна быть маленькая ножка, поэтому покупала обувь маме или впритык, или на размер меньше, и она была вынуждена ходить, поджав пальцы, как птичка.

– Не одену эти туфли! – иногда бунтовала мама.

– Во-первых, не одену, а обую, – отвечала бабушка. – А во-вторых, китайским девочкам вообще ноги перебинтовывали.

– Зачем? – всхлипывала мама.

– Затем. Чтобы красиво было – маленькая нога в форме полумесяца. Они даже ходить не могли. Иначе их никто замуж не брал.

Очень долго мама просыпалась по ночам и смотрела на свои ноги – нет, не перебинтованные, нормальные. Она всерьез опасалась, что бабушка может ей ночью перебинтовать стопу, чтобы нога не росла.

А еще мама мечтала о шапке на завязочках и со значком – кошечкой или собачкой. Значком закалывали шапку, чтобы она в глаза не лезла. Но бабушка купила ей белую меховую шапку с завязками-пумпонами. Бабушке шапка очень нравилась – в магазине, в любой толпе, она маму по ней находила. Однажды в большом универмаге бабушка отправилась в хозяйственный отдел, а мама – в детский. Прошло уже много времени и продавщицы нервно спрашивали, показывая на маму: «Женщины, чей ребенок? Это не ваш ребенок?» Рядом металась пожилая женщина с криками: «Светочка, Светочка! Вы не видели девочку?» Ей показывали маму, но женщина говорила, что ей нужна «ее девочка». Продавщицы уже собирались вызывать милицию, как в отделе появилась взмыленная бабушка, которая тянула за руку девочку в точно такой же, как у мамы, белой меховой шапке. «Светочка!» – охнула женщина.

Уставшая после работы бабушка нашла маму по шапке, взяла за руку и повела домой. И только на автобусной остановке обнаружила, что девочка в шапке – не ее дочь.

– Что ж ты молчала? – причитала женщина над своей Светочкой.

– А я не видела... мне шапка мешала, – ответила Светочка.

Бабушка все время передает подарки. Мама достает их из пакета и подолгу разглядывает. Потом складывает на специально выделенную полку в шкафу, которая так и называется – «бабушкины подарки».

Там лежат, например, рейтузы из козьего меха.

– А почему они без резинки? – спросила мама сама у себя.

Резинка лежала рядом с рейтузами – бабушка написала в записке, что она не знает, есть ли у ребенка талия, поэтому резинку мама должна вставить сама.

Там же лежит пуховый платок. Мама один раз меня в него завернула, я наелась пуха, и потом мама лезла мне в рот пальцем, чтобы вытащить остатки шерсти.

На юбилей свадьбы папы и мамы бабушка подарила маме серебряный кавказский кинжал.

– И что это значит? – спросил папа. – Что ты должна меня зарезать?

– Не знаю. Просто положи на полку и забудь, – ответила мама.

На день рождения Васи бабушка передала для него рог. Настоящий. Из которого нужно пить вино.

– Что с ним делать? – спросил Вася.

– Лет через десять расскажу, – пообещала мама.

Там же лежат настоящие маленькие унты, которые мне нельзя носить, потому что стопа будет неправильно формироваться, и домашние меховые чуни.

– Мы живем в городе, где есть электричество, – объясняла мама бабушке по телефону. – В этих меховых сапогах ей дома жарко. И вообще, они без супинатора.

– Вечно тебе не угодишь, – обиделась бабушка.

Нет, маму, конечно, жалко. Она ведь мечтала встречать гостей как «положено». Чтобы она красивая, я улыбающаяся, подарки, цветы. На самом деле все было совсем по-другому.

Я кричала уже минут десять. Мама так и не переодела меня, как обещала, в домашнюю одежду, поэтому я путалась в длинном платье и все время падала. Вставала, наступала на юбку и опять падала. Швы на лямках, которые мама наспех сделала, расползлись, и я ходила голая по пояс. Из-за колготок мне приходилось время от времени ложиться на пол и чесаться.

– Ей жарко, и она хочет пить, – строго сказала мамина приятельница, глядя на меня. – Ты ее вообще кормила? Иди к тете на ручки, пойдешь? – изменившимся голосом засюсюкала она.

Я набрала побольше воздуха в легкие и зарыдала с новой силой. Про то, что мне жарко, мамина приятельница угадала, но плакала я не из-за этого.

– Меня все дети любят, – заявил пять минут назад папин друг. – Смотрите, я ее сейчас развеселю.

Он высунул язык, руками оттянул нижние веки, скорчил рожу, наклонился ко мне и произнес:

– Бл-бл-бл, у-у-у.

Я от страха сначала замерла, а потом завизжала что есть мочи.

– Странно. – Папин друг был в недоумении. – Сима! Смотри! – Он руками оттопырил уши, опять высунул язык и прокричал: – Бе-бе-бе!

– И-и-и-и! – с новым вздохом завизжала я.

– Нет, не надо плакать! – кинулась ко мне еще одна гостья. – Дай ручку поцелую, ну дай ручку-то! – Тетенька отрывала мои руки и норовила их обслюнявить. Я не давалась и заливалась крокодильими слезами, чтобы она от меня отстала.

– А смотри какая собачка! – с этими словами еще одна гостья поднесла ко мне игрушечную собаку и нажала на кнопку.

– Р-р-р-р ваф, – заработала собака.

– А-а-а-а-а! – завопила я от ужаса.

– Странно, наверное, она хочет есть. Или спать, – решила гостья.

Весь следующий час я цеплялась за мамину юбку, пока наконец меня не забрал Вася. Вообще-то он меня умеет держать, но тогда я у него с рук сползла. Вася держал меня под мышки и волок в свою комнату. Я цеплялась ногами за мебель и косяки, стукалась подбородком о собственную грудь, но терпела. Терпела я и тогда, когда на меня села пятилетняя девочка, чтобы проверить «выдержу я или сломаюсь». Когда девочка легла на меня всем весом, я решила, что сейчас точно сломаюсь, и заплакала.

– Что тут у вас? – прибежала на мой крик мама.

– Ничего особенного, – ответил Вася. – Проверяем ребенка на прочность. Ты же сама говорила, что дети не такие хрупкие, как кажутся. Ты права. Сима не сломалась. Не волнуйся, голову ее мы не трогали. Я помню про родничок.

– Дети, вы с ума сошли! – закричала мама, вытаскивая меня из-под попы девочки.

– Мама, мама! – закричала девочка, которая на мне сидела. – Роди мне сестричку, я буду ее на прочность проверять!

Мама забрала меня от детей к взрослым – для безопасности.

– Может, ей торта дать? – задумчиво спросила мамина приятельница, между прочим, мать двоих детей.

– Нет, наверное, пока рано, – ответила ей другая мать двоих детей.

– Давай проверим? Дадим кусочек и посмотрим, что будет, – предложила первая.

– А может, она колбаску съест? Сима, хочешь колбаску? Или огурчик солененький? На, попробуй.

– Слушайте, ну ладно дети, но вы-то! С ума сошли? Отдайте мне ребенка, – прибежала из кухни мама.

– Я своего уже винегретом в этом возрасте кормила, – сказала первая приятельница, – и ничего. Один раз только «Скорую» вызывали, и все.

В общем, день рождения мне мой не понравился. Если бы не девочка Маша – дочь маминой подруги, – было бы совсем скучно. Я решила, что, когда вырасту, буду точно такой же.

– Хм, а ты тоже Маша? – спросила девочка, когда увидела мою маму.

– Да, мы с тобой тезки, – ответила мама.

– Хм, а у тебя зато Платона нет, – сказала Маша.

– А это кто? – удивилась мама.

– Мой жених. А знаешь, какое у меня будет свадебное платье? Черное, со звездами и месяцем. А жить мы будем в такой квартире, очень хорошей. И там будет веревка, длинная-длинная, прямо на улицу, чтобы белье сушить. Платон будет сушить штаны, а я платье. У тебя такой веревки нет... Ну, что тут у вас еще интересного? – Машуня посмотрела по сторонам. – Ой, мячик! – Машуня пнула ногой и засандалила мячик в люстру. – Ой, тортик! – Она запихнула в середину руку, поелозила там и вытащила серединку. – Вкусный! Ой, лялечка! – Маша подергала меня за руки и за ноги, схватила и прижала к себе.

– Давай мне Симу, я ей памперс поменяю, – попросила мама.

– Не дам. Моя ляля! – Маша прижала меня еще сильнее.

– Давай меняться, – придумала мама. – Ты мне Симу, а я тебе пистолет водяной.

– А вода там есть? – уточнила Маша, все еще не выпуская меня из рук.

– Есть. Только что зарядила, – успокоила ее мама.

Маша отдала меня маме и взяла пистолет.

– Мам, Маша там все обои обстреляла, – сказал Вася через некоторое время.

– Ничего, высохнут, – успокоила его мама.

– Занавески тоже, – сообщил Вася.

– Не страшно.

– Мне забрать у нее пистолет?

– Не надо. Там вода скоро кончится. – Мама боялась, что, оставшись без пистолета, Маша опять вспомнит про «лялю».

– Как скажешь, – пожал плечами Вася.

Некоторое время было все спокойно. Даже мама присела и выпила вина.

– Мама, ты бы вышла в коридор, – зашел в комнату к взрослым Вася.

– Что случилось? – весело спросила мама.

– Это нужно видеть, – сказал Вася.

Мама, когда меняла мне памперс, оставила на кровати корзинку с кремами. Маша взяла самый жирный, который под памперс, намазала ладошки и начала оставлять белые следы везде, где их было видно: на полу, на дверях, зеркалах... Подходила, прикладывала ладонь, смотрела на отпечаток и шла дальше. Если отпечаток был не яркий, она снова намазывала ладошки кремом. Крем был вместо краски. Остальные дети стояли вдоль стеночки и смотрели на Машу, раскрыв рты от восторга. Весь дом был усеян отпечатками ее ладошек.

– Красота, – оценил Вася. – Такого у нас еще не было!

– Маша-а-а! – закричала от ужаса мамина подруга, мама Маши, когда это увидела.

Потом они вместе с моей мамой ползали по квартире с тряпками и вытирали следы. Маша обиделась на то, что ее красоту смывают, надулась и ушла в ванную.

– Маша, у тебя там все в порядке? – постучалась в дверь мама.

– Еще минутку! – ответила девочка.

В ванной Маша доделала то, что не успела в квартире, – маминым кремом от морщин намазала ладошки и оставила отпечатки на зеркале и полу.

Машу увели в детскую, посадили на стул рядом с пианино и велели вести себя хорошо.

– Мам, там Маша в нотах рисует, – пришел Вася через некоторое время.

Маша взяла пятую симфонию Бетховена и дописала ноты.

– Так же лучше! – возмущалась она, когда мама стирала ластиком ее произведение. – Там было много свободного места! Какие вы все скучные!

Машу оставили под присмотром девятилетней Ани.

– Ну, во что будем играть? – спросила требовательно Маша.

– Не знаю. Возьми карандаши и порисуй. – Аня разбиралась с новой игрой.

– Поиграй со мной, – попросила Маша.

– Не мешай, – ответила Аня.

Тогда Маша снова взяла пистолет, зарядила его водой и обстреляла Аню. Та от неожиданности закричала на весь дом.

Когда в комнату ворвались родители, Аня, мокрая насквозь, стояла и кричала.

– Будешь кричать, вода в рот попадет, – приговаривала Маша, разряжая пистолет.

У Маши отобрали оружие, а плачущую Аню повели сушиться.

– Я не буду надевать другую кофточку, эта была совсем новая, – хлюпала девочка.

– Ладно, тогда я тебя феном высушу, – предложила мама.

Мама сушила Аню феном и успокаивала ее, а она продолжала причитать по поводу новой кофточки.

– Мне пять лет, я же не реву, – подошла к ним Маша. – Подумаешь, водой облили, горе какое. Надо было меня занять игрой, тогда бы я в тебя не стреляла. А будешь ныть, я тебя соком оболью, который не сушится и не отстирывается.

Аня испугалась и перестала плакать.

Остаток вечера Аня от Маши шарахалась как от огня и даже за столом, когда детей усадили есть торт и пить чай, села подальше.

Маша съела кусок торта, выпила чай, вытерла рот салфеткой и сказала «спасибо». Взрослые решили, что она наигралась и успокоилась. Даже когда девочка зашла в комнату и вежливо попросила налить ей в стакан водички, никто ничего не заподозрил.

А Маша сидела на полу в коридоре и поливала себя водой.

– На, теперь меня суши, тезка, – велела Маша маме и устроилась на полу поудобнее. – И фен на полную мощность включи. Только не горячий воздух сделай, а теплый.

Потом Машуня переставила все часы в доме, до которых могла дотянуться.

– Который час? – спрашивала мама, пытаясь сообразить, что мне положено делать по графику – есть, мыться или спать.

Она бегала из комнаты в комнату и сходила с ума – одни часы показывали, что кормление уже пропущено, другие – что давно пора спать, третьи – что время вставать.

– Кто-нибудь знает, сколько времени? – кричала мама.

Гости отвечали, что расходиться еще рано.

– Живите по моему времени, так ведь интереснее. Я же для вас старалась – часы переставляла. Чуть со стула не упала, кстати, – объяснила маме Маша.

– Не могу. Сима совсем маленькая. Ей режим нужен, – возразила мама.

– Дети должны быть счастливыми, а не режимными, – заявила серьезно Маша.

Мама провожала гостей и дарила детям подарки.

– Что это? – спросила Маша.

– Отдарки, – ответила мама. – Вы нам подарки, а я вам – отдарки.

– Хм, я к вам еще приду, – пообещала девочка. – А у тебя что? – обратилась она к Ане. – Дай посмотреть.

Та безропотно протянула пакет.

– Спасибо, – сказала Маша. – А можно я его себе оставлю?

Маша смотрела хитро.

Аня быстро натянула куртку, ботинки и убежала в коридор.

– Вот, так всегда... – расстроилась Маша.

– Я и не знал, что такие девочки на свете бывают, – с уважением сказал Вася, когда мама наконец проводила гостей.

Машу потом еще долго вспоминали по нескольку раз в день.

– А кто надкусил все конфеты в коробке? – ахала мама.

– Маша, наверное, – отвечал Вася.

– Почему кнопки валяются на подоконнике? – спрашивала мама.

– А, так это Маша высыпала.

– Где мое зарядное устройство? Кто его сюда положил? – удивлялся папа.

– Так Маша, наверное, играла...

– Хватит уже все спихивать на бедную девочку! – рассердилась мама. – Ей всего пять лет, она была здесь несколько часов! Не наговаривайте на ребенка.

– Мама, давай я тебе сразу скажу: вот эти провода, эта дырка, это и это – тоже сделал этот ребенок, как ты выражаешься. Жаль, что ее в школу нельзя привести. Вот было бы круто!!! – Вася не скрывал своего восторга. – А Сима будет такая же?

Мы с мамой и папой сидели на диване и смотрели «Спокойной ночи, малыши». Это у них такой ритуал, после которого они идут меня укладывать. Кстати, я еще не доросла до этой передачи и мультики никогда не смотрю.

– Что-то она постарела, – заметил папа.

– Кто? Каркуша? – удивилась мама.

– Нет, ведущая, – ответил папа.

– С ума сошел? Она же мисс Вселенная, – возмутилась мама.

– Кто?

– Не Каркуша же!

– И растолстела она, – добавил, помолчав, папа.

– Нет, просто кукла не новая, наверное.

– Да я про мисс Вселенную.

Мама после этого долго стояла в ванной и рассматривала себя в зеркало.

– Шея. У меня тоже шея не молодеет. И я не мисс Вселенная, – говорила она своему отражению. – Какой кошмар! Что делать? Может, ботокс? И на диету надо садиться. Господи, на кого я похожа!

Мама в тот момент была похожа на Каркушу. Она сделала себе хвостик из моей резиночки с бантиками – другой не нашла. На груди у нее были мои бусы, с которыми я играла и бросила на пол, а мама подняла, надела на себя, чтобы потом убрать в шкатулку, и забыла о них. На кофте у нее были приколоты две мои заколки, которые она сняла, когда мыла мне голову.

– Мама, с тобой все в порядке? – спросил Вася. – Ты что, устала?

– Да нет, а что? – удивилась мама.

– У тебя кризис? Ты хочешь выглядеть как Сима? Не получится. Я прочитал в журнале, что машину времени так и не изобрели.

– И что? – все еще не понимала мама.

– Ты выглядишь как старая Каркуша, которая все еще ведет передачу для детей и поэтому вынуждена молодиться. Если так пойдет дальше, то ты станешь бабушкой.

– В каком смысле?

– Если ты не в курсе, то после последних своих уколов красоты бабушка все время улыбается и моргает через раз. Поначалу это смешно, а потом даже страшно становится. Но с бабушкой я привык. Она и в нормальном состоянии все время улыбается и то моргает, то не моргает, но у тебя – другой случай. Ты же мне мама. Тебе еще в школу ходить на родительские собрания. И вообще, в твоем возрасте носить короткие юбки и длинные волосы нельзя. И сними с себя Симину заколку.

– А это ты откуда знаешь?

– Мама, у меня в классе – больше половины девочек. Я и не такое знаю.

Мама с папой все никак не могли прийти к компромиссному варианту по поводу летнего отдыха. Мама настаивала на длительной поездке.

– Давай будем ходить в парк, – убеждал папа маму. – Сима еще маленькая. В парке хорошо. Там тенечек.

– Нет! – кричала мама. – Я хочу гулять по берегу моря! А у Симы будет рахит в твоем парке! Посмотри на меня, посмотри! Я бело-синяя, ужасная, у меня лезут волосы и целлюлит! У меня депрессия и истерика! И дальше будет только хуже! Это я тебе обещаю!

– Давай поедем в Прибалтику, на озера. Не хочу в жару.

– А я хочу в жару! Чтобы перед глазами были пальмы, а не березки! Я не хочу ходить в свитере и сидеть на пляже под зонтом и в куртке! Я хочу ходить в купальнике!

– Папа, соглашайся, – сказал Вася. – Ты же ее знаешь. Будет только хуже. И Симин рахит по сравнению с тем, что мама тебе устроит, если мы не поедем, покажется цветочками. Кстати, а у меня никто не хочет спросить, куда я хочу поехать?

– Куда? – спросил папа.

– К бабушке в деревню. Вы езжайте куда хотите, я хоть отдохну от вас.

– Тебе нужно море, – закричала мама, – а не Простоквашино! Все едем на море! И не спорьте со мной! Я рожаю, готовлю, убираю, воспитываю, и что? Не могу уехать на море?

– Мама, ты сейчас точно, как мама дяди Федора, – заметил Вася. – Тебе только половника в руке не хватает.

На самом деле папа очень боится маминых идей по поводу отдыха. Но у мамы «девичья» память и она забывает о том, как отдыхала два, три, четыре года назад. А папа все помнит. И каждый раз его прошибает пот.

Четыре года назад мама с Васей поехала на спортивные сборы. Это только звучало красиво. На самом деле двадцатилетняя девушка Лена, тренер, взяла пятнадцать детей и повезла их в Крым. Мама, как единственная «взрослая», вынуждена была стать пионервожатой. Мамина приятельница в это же время поехала в фитнес-тур с двумя персональными тренерами. Они вернулись одновременно. Мама похудела на шесть килограммов за две недели. Приятельница поправилась на три.

– Что ты делала? – ахнула та, когда увидела маму.

Мама помнит только один момент из того отпуска. Когда плыла с девочкой до буйка, а на берегу ее ждали еще три девочки и два мальчика. С каждым она должна была сплавать до буйка и назад. Мама плыла и думала: взять сразу двоих, которых в случае чего она не спасет, или утонуть самой. После последней «ходки» она падала лицом в мелкую гальку и долго лежала не двигаясь. Дети думали, что она умерла, и начинали ее засыпать камнями, чтобы сделать надгробие. Когда они доходили до головы, мама думала, подать голос или пусть зарывают, потому что сил никаких нет. Вечером она вела сама с собой диалог – пойти поесть или пойти поспать. Выбирала второй вариант, вспоминая, как приговаривала бабушка: «Хочешь кушать – ложись спать».

Три года назад, опять в поездке с Васей на очередные летние спортивные сборы, под ее опекой оказались девочка Даша – начинающая пианистка, которая без очков почти ничего не видела, но очки не носила, потому что все время их теряла или забывала, и аллергик «на все» Сева, помешанный на пиратской атрибутике. Мамы Даши и Севы специально попросили приглядеть за их детьми, и мама обещала. Даша ничегошеньки не видела и передвигалась на ощупь. Мама ходила следом, подбирала вещи и боялась, что девочка шибанется и нанесет себе увечья. Поскольку инструмента не было, Даша должна была «играть» на столе, а мама – за этим следить. Со стороны это смотрелось дико – Даша серьезно тарабанила по столу двумя руками, а мама говорила – «четвертый палец, а не третий, здесь крещендо».

Сева все время прятался, рыл ямы и рисовал карты. Поскольку он ходил с пиратской пластмассовой нашлепкой на глазу, то видел почти так же плохо, как и Даша. К тому же мальчик очень плохо ориентировался в пространстве – мог потеряться рядом с домом, никогда не запоминал ни одной дороги, ни одного ориентира, и мама с Васей и Дашей бегали его искали. С кормлением тоже были проблемы: Даше нужно было набрать вес, а Севе – сбросить. При этом Даша ковырялась в тарелке, а Сева ходил все время голодный. Даша садилась за стол и начинала «играть», а Сева набрасывался на еду по-пиратски – руками и жадно. Ел Сева то, что ему было противопоказано. Он объедался рыбой – краснел и опухал. Съедал шоколадку – и опять опухал. У него была аллергия на таблетки, солнцезащитный крем, мыло и еще на что-то, мама уже не помнила. А он знал и забыл. Дважды мама ездила с ним в больницу, умирая от страха.

– Почему? Почему ты опять опух? – кричала она. – Что ты съел?

– Орешки. Значит, и на орешки аллергия. Не знал... – философски замечал Сева, привычно начиная задыхаться.

К концу отпуска мама уже сама автоматически, садясь за стол, начинала тарабанить гаммы и знала все про аллергические реакции. Она составила список продуктов, на которые у Севы была аллергия, что выяснилось опытным путем. Даже Севина мама не обладала такой полной информацией. После этого отпуска мама ничего в жизни не боится и считает, что, если ребенок здоров – уже счастье.

Папа с мамой все-таки согласился. Он должен был нас отвезти, а потом забрать.

Оказалось, что мама боится летать на самолетах. Я этого не знала. У нее такая фобия. Она садится в кресло, закрывает глаза, вцепляется в подлокотники и начинает тихо постанывать. На вопросы не реагирует. Мне тоже было страшно, но не от самолета, а от маминого вида. Я кричала все три часа, пока длился полет, потому что у меня закладывало уши, а конфеты сосательные мне нельзя. Папа без конца совал мне в рот поильник с водой, и от воды меня тошнило еще больше. Летать на самолете мне не понравилось. Мама была в невменяемом состоянии, папа кричал и ругался, Вася опрокидывал на себя и на меня все, что было на его столике. Соседи делали замечание и просили успокоить ребенка, то есть меня. Из-за них, назло, я кричала еще громче.

– Маша, очнись, – просил папа и хлестал маму по щекам. – У тебя дети. Подержи Симу.

Соседи по креслам смотрели с любопытством.

– Не могу, – отвечала мама. – И перестань меня бить, мне больно, между прочим.

– Как еще мне тебя в чувство привести? – в панике кричал папа.

– У меня нет чувств. Никаких. Оставь меня, – просила мама.

– Ладно.

Папа положил меня сверху на маму. Та даже не пошевелилась. Мы лежали как два бревнышка. А я, оказавшись у мамы на руках, даже не заметила, как уснула. Проснулась уже в аэропорту. Там было очень интересно. Мы стояли в длиннющей очереди.

– Вот сейчас она молчит, – сказала мама папе, – лучше бы закричала, нас бы без очереди пропустили.

– Да ладно, главное, не плачет. А то у меня в ушах звенит, – ответил папа.

– А у меня вообще голова от нее отваливается, – вмешался Вася.

– Вася! Она твоя сестра, и она маленькая, – попыталась строго напомнить моему брату мама.

Но строго не получилось, потому что мама была еще не в себе. Мне казалось, она сейчас заплачет или закричит, как и я.

– Мне душно, – сказала мама. – Я сейчас в обморок упаду.

– Только попробуй. – Папа стал щипать маму за руку, тереть ей уши и вытирать ей лицо салфеткой.

– Перестань, пожалуйста, – отмахивалась мама. – Мне неприятно.

– Надо, чтобы Сима заплакала, – с этими словами Вася ущипнул меня за руку.

Я не заплакала, потому что от родного брата такого не ожидала.

Он опять меня ущипнул.

– Сима, ну, заплачь, тебе что, сложно, что ли? – попросил Вася.

– Прекрати издеваться над сестрой, – очнулась от анабиоза мама.

Папа в это время вытирал мои и Васины руки влажными салфетками.

Мне кажется, он бы меня всю вытер влажными салфетками, если бы мог. Папа думает, что мы обязательно подхватим какую-нибудь инфекцию, если он не будет каждую минуту обтирать нас антисептиком.

Мама опять впала в транс. Вася играл на телефоне, а папа напряженно смотрел в конец очереди и думал о чем-то своем. Мне стало скучно и обидно, что про меня все забыли. И я закричала.

– О, Сима, наконец-то, – обрадовался Вася и ущипнул меня за ногу.

Я от возмущения раскричалась еще сильнее.

Нас быстро пропустили в начало очереди.

На море было весело. Я все время какала на лежак, а мама бегала его отмывать. Один раз она меня чуть не утопила, когда я выскользнула из надувного круга. Я ходила вся в ссадинах, потому что то застревала ногой между досками лежака, то с него падала. Наша соседка, увлекающаяся йогой, замучила маму «позой льва», которая якобы помогает от всех болезней.

– Нужно широко открыть рот и сильно высунуть язык. Держать несколько минут, пока хватит сил. Повторять несколько раз в день, – говорила она. – Смотрите, я вам покажу. – Соседка открыла рот, высунула язык и замерла.

Я начала смеяться, потому что мама, чтобы не захохотать, уткнулась в мой живот.

В это время к нам подошел сосед, посмотрел на женщину с высунутым языком, покивал головой, сходил в бар и принес что-то белое в маленькой рюмке.

– Выпей, – сказал он ей. Та продолжала сидеть с открытым ртом и высунутым, как собачка, языком. – Не надо так делать, – попросил сосед.

– Это йога, – не меняя позы, пояснила соседка.

– Нет, это голова больная, – ответил сосед.

Дети, которые были на пляже, очень обрадовались. Они все стали играть во льва – открывать рот, высовывать язык и дышать. Некоторые при этом скашивали глаза к переносице, корчили рожи и рычали. Мамы пытались призвать детей к порядку, но безуспешно. Один мальчик натянул на голову детский надувной круг и начал пугать меня. Мне ничего не оставалось делать – я опять закричала.

А Вася от смеха закашлялся.

– Вот, держите, – подошла к нам запыхавшаяся пожилая женщина. Она несла пластиковую бутылку с водой. – Набрала за буйками. Полощите горло. И руками нужно похлопать, как крыльями, мокрота отойдет. Согните в локтях, прижмите к телу и хлопайте. Полощите и хлопайте, полощите и хлопайте. Понятно? Он сразу перестанет кашлять.

– Мама, я не буду! Это я от смеха, – закричал Вася, – я не хочу пить и хлопать. Можно я «льва» буду делать?

Мне кажется – нет, я почти уверена, – что на отдыхе можно встретить очень много странных и веселых людей. Да и родители становятся совсем другими.

Мама научила Васю мазаться зубной пастой. Сидела за ужином и рассказывала, как они мазали друг друга в пионерских лагерях. Вася задумался, и я сразу поняла о чем. Мама же продолжала вспоминать свое детство – как они устраивали ловушки, как ныряли.

Вася решил намазать маму и заодно устроить ловушки. Когда мы с мамой пришли в номер, она ногой зацепилась за нитку, которая была одним концом привязана к окну, а другим – к кровати. Посередине висела вешалка, которая упала, когда мама открыла дверь. От неожиданности она сделала шаг в сторону и наступила на рассыпанные по полу орехи. Падая, мама наступила на стакан, который оставил не Вася, а я. Мама распорола себе пятку и ударилась головой о кровать. В результате вся наша комната была залита перекисью водорода и зеленкой, а мама была вся залеплена пластырями с динозавриками, потому что других – взрослых, без рисунка – у нас не было.

– Что это было? – спросила мама, когда смогла говорить внятно.

– Ловушка. Все, как ты рассказывала, – ответил Вася. – Только я не думал, что ты в нее попадешь и все сломаешь.

– А на кого ты охотился?

– Ну, на всяких посторонних. Воров.

– Здесь нет воров. Здесь только мы с Симой!

– Если бы ты смотрела под ноги, а не витала в своих мыслях, то сразу бы все увидела. И вообще, кто так падает? Группироваться надо.

– Вася, лучше уйди с глаз долой, а то сейчас вешалкой по попе получишь, – сказала мама.

Мы все-таки решили пойти на пляж. Но мама, видимо, плохо себя чувствовала, потому что, спускаясь по лестнице, опять упала и пересчитала попой все ступеньки. Хорошо, что меня вел за руку Вася, и я не упала вместе с ней. Мама сидела на нижней ступеньке и то ли плакала, то ли смеялась – мы с Васей так и не поняли. Она всхлипывала и подвывала.

– На тебя сегодня падучая напала, – сказал Вася маме. – И я тут совсем ни при чем.

– Дети, когда ж у меня покой будет? – воскликнула мама.

– Никогда. Мы – это навсегда, – ответил Вася.

А потом Вася подсунул маме в душ цикаду или саранчу, возможно, это был кузнечик, и мама орала как резаная, когда он прыгал по ней.

– Мама, перестань кричать, ты его пугаешь! – кричал Вася, пытаясь перекричать маму. – Он от тебя хочет отлипнуть не меньше, чем ты от него.

– Зачем ты его сюда притащил? Убери немедленно!

– Он сам захотел! Жил бы спокойно в углу, а теперь? Ты его напугала!

Мама размахивала руками и пыталась снять с себя кузнечика. Кузнечик пытался от нее отскочить, но перескакивал то на плечо, то на ногу.

– Стой спокойно! Не дрыгайся! Я сейчас его сниму! – просил Вася.

– Я не могу спокойно! Он щекотится!

Мама подпрыгнула на месте и чуть не наступила на меня – я сидела на полотенце и играла с ведерком и лейкой.

– Вася, убери отсюда Симу! – закричала мама.

– Нет, тогда ты кузнечика моего задавишь! – ответил Вася.

Кузнечик наконец отлепился от мамы и упал в мое ведерко.

– Мама, Сима! Она его сейчас съест! – закричал Вася.

– Сима, нельзя! Плюнь! – закричала мама.

Я крепко сжала кузнечика в ладони, чтобы у меня его не забрали.

– Ну все, вы его все-таки убили, – сказал Вася.

– Выньте соску у девочки изо рта! У нее формируется неправильный прикус! Вы можете отвлечь ребенка, сказав ему «ква-ква, буль-буль». Я на доступном языке объясняю? – читала маме лекцию дама в шляпе. Мама держала на руках меня, мои ведерки и полотенце. Я опять обкакалась. Мама бежала в море меня отмывать – и тут эта дама с соской.

– Отстаньте от меня! Слышите? Сидите тут под своей шляпой и не лезьте! – заплакала мама. Она обтерла соску об купальник, облизнула и засунула мне в рот, чего никогда в жизни не делала. Я выплюнула соску, но мама, злобно глядя на даму, демонстративно запихнула ее опять.

– Потанцуй со мной, ты обещал! Потанцуй! – просила девочка у Васи.

– Мало ли что я обещал. Не буду танцевать, – отвечал он, спрятавшись за лежак.

– Тогда я тебя побью, – пригрозила девочка.

– Чем? – заинтересовался Вася.

– Не знаю, – отступила девочка. – Ну потанцуй со мной! Тебе что – жалко, что ли?

– Дети, пора собираться на ужин! – сказала мама девочки.

– Вот! – заплакала девочка. – Вот до чего ты меня довел! До ужина!

По дороге шла семья. Пышнотелая бабушка в пропитавшемся потом сарафане, тяжело дыша, тащила детский бассейн, двухлетнего, ноющего от жары внука, который вырывался, сумку с вещами и пакет с дыней. Следом шел дедушка. Налегке.

– Правда красиво? – Дедушка, остановившись, посмотрел на водную гладь.

Бабушка тоже остановилась, обернулась и одним движением свалила на деда всю свою поклажу, включая внука.

– На! – сказала она и пошла дальше.

Дед, тяжело вздохнув, поплелся следом.

– Сейчас, пивасик допью и пойдем купаться, – говорила женщина сыну. Она это говорила каждый день, в любое время – утром, после обеда. Мальчик так ни разу в воду и не залез. Он не умел плавать. Его звали Стасик. Весь пляж называл его Пивасиком.

Мама писала папе эсэмэски: «Делать нечего. Все надоело. Сима ноет. Вася лезет на стену от скуки. С горя посмотрел мультфильм не на русском, а на английском и выписал знакомые слова. Я даже ничем не угрожала. Сима ест мыло. Плачет, если запрещаешь. Еще она облизывает соленые камни. Может, ей соли не хватает? Дети спят. Сил нет никаких. У Симы потекли сопли, Вася сильно упал, гоняясь за бабочкой. Разбил нос. Все хорошо. Сегодня жарко. Спали плохо. Сима вырастила на солнце еще два зуба. Ноет. Вася во сне гоняется за бабочкой. Засадила его за летние задания. Изнылся весь. Как только ты приедешь, сниму номер напротив и уйду отсыпаться. Купленный Симе резиновый бегемот спускает воздух, что выяснилось уже на глубине. Еле догребли с ней до берега. Ей понравилось плавать далеко, и она орала на весь пляж, чтобы я ее вернула в море. Обкакала поносом шезлонг и почти все вещи. Отмывались. Спали хорошо. Ничего в квитанции на телефон писать не надо – просто отнеси на почту. И вообще руками в доме ничего не трогай, а то сломаешь. У Симы за ужином хлебный мякиш прилип к небу, и ее вырвало на скатерть. Потом еще раз. Пока я догадалась, что у нее что-то во рту застряло, ее все время рвало. Вытаскивали мякиш – Сима не давала и кусалась. А так все хорошо. Дети в порядке. Сима разбила флакон с валокордином. Не судьба поспать. Правда, в комнате все пахнет. Может, от запаха уснет? Плавала с ней с детским кругом и ластами. Здорово! Вася отобрал у Симы круг, надел на шею – дальше не пролез – и так плавает. Сима плачет и обижается. Решила позагорать – отдала Симу Васе и велела за ней смотреть. Он с друзьями засунул сестру в круг и начал таскать. Сима нахлебалась воды. Ее опять рвало. Я упала на камнях. Больно. Нога опухла и болит. Сижу вся в крови. Вася прибежал и стал расковыривать мне рану, чтобы посмотреть, глубокая или нет. Мазали зеленкой. Разлили флакон. Весь пол в комнате залит. Ходить могу, но быстрее прыгать на одной ноге. Ты можешь прилететь пораньше? Обязательно привези зеленку, пластыри и валокордин!»

На обратном пути в Москву в самолете я опять кричала.

– Я не могу больше!!! Слышишь!!! Мне нужен отпуск после отпуска! Хотя бы неделю! Имею я право отдохнуть хоть раз в году? Давай детей к бабушке отправим? – просила мама папу.

Она опять лежала в полуобморочном состоянии, но когда на короткое время приходила в себя, начинала скандалить.

– Ты же знаешь, что добром это не кончится. Бабушка не знает, что с Симой делать. Давай только Васю к бабушке отправим.

– А я буду опять одна с малышкой сидеть? Я не хочу! Хочу сходить в салон, сделать педикюр, покраситься. У меня вон – уже седина отросла. Видишь? Ты это видишь? – Мама сунула макушку папе под нос и потыкала себя пальцем в затылок. Папа посмотрел и опять отвернулся к иллюминатору.

Я в это время кричала на весь самолет.

– Дайте кто-нибудь Симе соску! – не выдержал Вася.

– Ничего не случится, – уговаривала себя мама, – всего на неделю. Бабушка справится. Я хочу спать. Очень. И поесть хоть раз нормально. Медленно пережевывая пищу. Хочу надеть платье без следов еды и пятен неизвестного происхождения. Хочу в кино. А еще до обеда лежать в кровати, пить кофе и читать свежую прессу!

– Мама, определись, что конкретно ты хочешь, – посоветовал Вася.

– Ты едешь к бабушке! – закричала мама.

– И слава богу, – ответил Вася.

– Ты только сразу с бабушкой договорись, что, если будет тяжело, пусть возвращает их в любое время, – сказал папа, вздыхая. – Может, ты поедешь с ними хотя бы на пару дней? Чтобы Сима привыкла...

– Нееееет! А если они позвонят, я не возьму трубку. И мобильный отключу! – ответила мама.

Нас встречал дедушка. Мы приехали домой. Мама быстро побросала вещи из чемодана в сумку и вручила ее бабушке.

– Познакомьтесь. Бабушка, это Сима, Сима, это твоя бабушка. Всё? Узнали друг друга? Теперь уезжайте, – решительно сказала мама. – И побыстрее!

Бабушка открыла рот, но, наверное, впервые в жизни не нашлась, что ответить. Она от мамы ожидала чего угодно, только не этого. Я на всякий случай тоже решила не плакать. Дедушка молча пошел заводить машину. Бабушка держала меня на вытянутых руках и рассматривала с неподдельным ужасом.

– И что мне с ней делать? – спросила наконец бабушка.

– Что хочешь, – махнула рукой мама.

– И никаких ЦУ не будет?

– Пожалуйста, уезжайте уже.

– А чем ее кормить-то? – все еще не решалась уйти бабушка.

– Едой! – рявкнула мама.

Бабушка понесла меня к выходу, держа так же, как взяла – на вытянутых руках.

Моя бабушка считает, что бабушки и дедушки вовсе не обязаны сидеть с внуками. Детьми, с ее точки зрения, должны заниматься профессионалы – няни с педагогическим образованием или мамы с сильно развитым материнским инстинктом. Кстати, бабушек с такой точкой зрения очень много. Вот у нашей бабушки есть знакомая, тоже бабушка, тоже годовалой внучки.

– Ты не хочешь приехать на выходные, на внучку посмотреть? – спросил ее сын.

– Нет, я совсем не соскучилась, – ответила та совершенно искренне. А сын обиделся.

Или вот, к примеру, были у нас гости с детьми. Пока родители курили на кухне, в детской за детьми следила семидесятилетняя бабушка. Когда мама заглянула туда, бабушка сидела на стуле и игрушечной машинкой долбила по голове ползающего под ее ногами двух-летнего внука.

– Что ж ты тупой такой, Вовчик? – приговаривала бабушка.

Судя по спокойному лицу мамы Вовчика, да и его самого, мальчик получал по голове тяжелыми предметами регулярно.

– Может, забрать Вовчика? – предложила обеспокоенно мама.

– Лучше увести бабулю и налить ей вина. Нет, лучше водки. Она успокоится и уснет, – прошептала маме гостья.

– А что у Вовчика с макушкой? – спросила мама. Вовчик выделялся на общем детском фоне ярко-зелеными волосами. – Упал?

– А, это? Нет, бабушка в паровозик с ним играла, – ответила гостья.

Или вот моя бабушка. В первый свой приезд, когда меня только забрали из роддома, она тихо открыла дверь, прокралась в спальню, где мама меняла мне памперс, и громко крикнула: «У! Руки вверх». Я описалась на пеленку и заорала. Мама поила меня успокаивающим чаем, качала и засовывала соску. А бабушка сказала: «Девочка не наша, и вообще у нее разрез глаз странный». Но она все-таки взяла меня на руки и стала подбрасывать, чтобы я перестала плакать. Высоко. Ловила почти у пола. Успокоилась она только после того, как меня вырвало сначала едой, потом чаем, а у бабушки прихватило спину.

– Какая-то она у тебя хилая. Не наша порода, – заявила она маме и уехала. В машине, как сказал потом дедушка, она плакала и курила сигареты одну за одной.

Во второй раз, после слез, криков, взаимных обвинений и бесконечных телефонных разговоров с мамой, бабушка пообещала «попробовать еще раз».

Мы очень мирно сидели на кухне. Правда, мама отобрала у меня булку с маком и кусок окорока, которые мне успела сунуть в руку бабушка. Ничто, как говорится, не предвещало... Бабушка пошла помыть руки и, проходя мимо, брызнула в меня водой. Я вздохнула, задержала дыхание, но не заплакала. Тогда бабушка решила, что мне это нравится, набрала в рот воды и плюнула мне в лицо, как раньше прыскали на одежду при глажке. Я, отплевавшись, заорала.

– Мама, что ж вы делаете? – сказала мама, неожиданно перейдя с бабушкой на «вы».

– Только не скандальте. – Вася появился в комнате очень вовремя. – Мама, иди, куда собиралась.

Мама ушла. Через два часа она вернулась и долго прислушивалась к звукам, доносящимся из квартиры, но оттуда не доносилось ни криков, ни воплей. Квартира даже не была опечатана, а под подъездом не стояли ни «Скорая помощь», ни милиция. Мы с бабушкой сидели в гостиной на ковре и играли. Все бы ничего, только я сидела в толстом шерстяном шарфе, который бабушка завязала у меня под подбородком и на талии, как делают зимой в деревнях.

– У вас все в порядке? – осторожно спросила мама, заходя в комнату.

– Да, а что, не видно? – радостно отозвалась бабушка.

– А почему Сима в шарфике?

– Я боюсь, – начала объяснять бабушка, – Сима падает и бьется головой. Разобьет себе, не дай бог, чего, ты скажешь, что я виновата. Я ей шапку надевала – она ее стаскивает. Вот, пришлось шарф завязать.

– Ну почему? Ты же опытная бабушка. С Васей ты такой не была, – начала причитать мама.

На самом деле бабушка такой была всегда. Папа вспоминал, как Вася однажды сильно упал на даче и разбил коленку. Пока мама с папой бегали за перекисью водорода и пластырем, мыли руки и протирали их водкой для стерильности, бабушка отвела Васю в кусты, подставила банку, заготовленную для червей, и велела ему пописать. Потом она залила мочой рану, а сверху залепила ее обслюнявленным подорожником.

– У него будет заражение крови, – обреченно проговорил папа, когда все это увидел, и слег с невралгией и культурологическим шоком.

– Андрюха, не дрейфь, у пацана все заживет, б... буду, – успокоила его бабушка, на нервной почве перейдя на блатной жаргон.

Однажды мама без предупреждения приехала к бабушке проведать Васю, которому было чуть больше года. Когда она увидела ребенка, то села на траву от страха. Вася был ярко-красного цвета, и все тельце было покрыто коростой. Мама немедленно уехала в Москву и вернулась уже с врачом.

– Это пищевое, – определил врач. – Чем кормили?

– Ничем особенным, все, как всегда, – ответила бабушка.

– Мне нужно знать, чем вы его накормили и когда, – настаивала врач.

– Зуб даю, ничего ему не давала, – упорствовала бабушка.

– Немедленно признавайся. – Мама прижала бабушку к яблоне и говорила очень тихо.

– Клубникой, – пискнула бабушка. – Он съел всего две ягодки.

– Сколько? – прошипела мама, не давая бабушке отойти от яблони.

– Пять, семь, хорошо, полковшика, – выдохнула бабушка. – И отцепись от меня. Истеричка.

Вася при этом бабушку обожает. А я пока не могу сказать, что чувствую.

После летнего отдыха я пробыла у бабушки неделю. Мама, когда приехала меня забирать, привезла бабушке в подарок бутылку коньяка. Бабушка открыла сразу же, налила, выпила, еще раз налила и опять выпила залпом.

– Больше так не делай, – сказала она. – У меня уже нервы не те.

Мама меня при встрече не узнала. Вместо девочки с хвостиками перед ней стоял ребенок, переболевший тифом. Бабушка решила, что я окосею, если мне будет лезть на глаза челка, и обстригла меня под самый корень, оставив миллиметровый чубчик спереди и куделек сзади.

– Что же ты наделала? – ахнула мама.

– Волосы были слишком мокрые, а ножницы – тупые. Волосы не зубы – отрастут. И вообще детей в год налысо стригут, чтобы косы гуще были, – ответила с вызовом бабушка.

Мама заплакала. Она боялась на меня смотреть.

– Зачем? Зачем? – всхлипывала мама, оплакивая мои белокурые локоны. – Такая была красивая девочка...

– Зато у нее появились ямочки на щеках, – похвалилась бабушка.

– И уши! – зарыдала мама с новой силой. – Лопоухие! И нос! За волосами их было не видно!!!

Бабушка зашла в дом, обиженная, что мама опять не оценила ее старания.

Ладно, волосы. После недели у бабушки я отвыкла есть в детском стульчике и со слюнявчиком. В деревне я ела в корыте, таком старом, железном, роняя кашу в воду. Там же и мылась.

– Зато она у меня сытая! – гордо говорила бабушка.

Вернувшись из деревни, я заговорила.

– Отдай, – сказала я маме, когда она спрятала от меня соску.

– Повтори, что ты сказала? – Мама смотрела на меня так, как будто я была неведомой зверушкой.

– Надо! – сказала я.

– Она заговорила! – закричала на весь дом мама.

– Что, что она сказала? – прибежал папа. – «Папа»? «Мама»?

– Нет, она сказала – «отдай» и «надо».

Папа тяжело вздохнул.

– Хотя бы не матом, – успокаивала его мама.

Дело в том, что Вася тоже заговорил после того, как вернулся от бабушки. Он очень четко произносил одно единственное слово – «б...дь».

– Нельзя так говорить! – кричала мама. – Это плохое слово. Скажи «ма-ма».

– Б...дь, – повторял Вася.

– Нет, Вася, нет! – уговаривала его мама. – Скажи «папа».

– Б...дь, – упорно говорил Вася.

– Зато ее можно отдавать замуж, – успокаивала папу мама, – она готова к жизни. Два главных слова знает. За себя может постоять. Не пропадет.

– Лучше бы она сказала «мама», – сокрушался папа.

Мама нарядила меня в красивое платье, чтобы пойти гулять. Я подошла к шкафу и достала трусы – с синими слониками, которые мне купила бабушка в местном сельпо. Надев их на голову, я пошла к двери.

– Можно вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки – никогда, – философски заметил папа.

Бабушка, конечно, больше любит Васю. Одна стена спальни – с ее стороны – увешана плакатами вместо обоев, как делают подростки, чтобы, открыв глаза, видеть фотографии кумиров. Так вот, бабушка заклеила стену плакатами с изображением Васи. На одном плакате брат смотрит строго прямо на бабушку, на другом – улыбается и показывает большой палец. В гостиной на каминной полке стоят две декоративные тарелки, сделанные в Турции. Вася в образе рок-звезды – в темных очках каплевидной формы и со стоящими дыбом волосами. На другой Василий обнимает обезьяну. На книжной полке в ряд фоторамочки – Вася с вставленными на фотошопе ласточками, Вася с накрашенными губами и ресницами (это он участвовал в спектакле, играл матроса). Вася везде – фас, профиль, с животными, птицами, змеями, на открытках «Любимой бабушке на 8 Марта», на кружках и календарях. Еще у бабушки есть одна футболка с Васей на груди и три магнитика на холодильник, любовно сложенные в хрустальную пепельницу. В доме только одна мамина фотография – конечно же, с Васей. Причем мамы на ней почти не видно.

Мама считает, что из-за бабушки у Васи завышенная самооценка. А бабушка считает, что в самый раз, и она только этого и добивается.

С мамой бабушка вела себя совсем по-другому.

– Я красивая? – спрашивала мама бабушку, когда была маленькой.

– Вот исполнится тебе шестнадцать, переделаем тебе зубы, тогда ничего будешь. При правильном освещении, – отвечала она.

– А я умная? – делала еще одну попытку мама.

– Ну, надеюсь, тебе хватит мозгов удачно выйти замуж, – отвечала бабушка.

– А я талантливая? – с надеждой спрашивала мама.

– Нет, слава богу. На тебе природа отдохнула – ты не в меня пошла, значит, все таланты достанутся моему будущему внуку. А для этого мы исправим тебе зубы и выдадим замуж.

Бабушка у нас неугомонная. Совсем недавно она разбила машину и освоила беспроводной Интернет. Еще она хочет уехать кататься на горных лыжах и пойти учиться рисованию. Она может построить летний дом, три дня посидеть на новом крылечке и решить, что надо его превратить зимний. То, что для этого дом потребуется сломать до фундамента, бабушка считает мелочью. Она может нанять деревенских мужиков и в один день снести гараж, чтобы на этом месте поставить беседку. Новая беседка простоит три дня, и бабушка решит, что надо вернуть гараж на прежнее место, и начнет его возвращать. Она может затеять ремонт за три дня до наступления Нового года и успеть его закончить к бою курантов. Она может засадить весь дачный участок, еще вчера стоявший голым, взрослыми деревьями и будет несколько раз проезжать мимо, не узнавая его. Она просто не может ничего не делать.

Она захотела научиться водить машину, когда ей было уже за шестьдесят. Но я в этом не уверена. В смысле – в возрасте. Потому что бабушка иногда кричит, что ей уже семьдесят, а иногда доказывает, что всего пятьдесят.

Когда-то в молодости она водила мотоцикл, но попала в аварию и с тех пор за руль не садилась. Она не стала покупать права, чего опасалась мама, а совершенно официально пошла в автошколу. После второго занятия она пила коньяк со своим инструктором, директором автошколы и милиционером, которому должна была сдавать на права.

– Олюнь, – уговаривал ее милиционер, – давай я тебя сейчас права выдам.

– Не, не надо, – останавливал его директор автошколы, – завтра из газеты приедут, писать про нее будут – как про эту... ну, в нашу местную книгу рекордов, как самую ну, возрастную. – Директор поперхнулся, глотнул коньяка и приложился к руке бабушки. – Прости, Олюнь. Я не хотел... про возрастную.

Инструктор в это время предлагал ей руку и сердце. Вместе с правами, служебной машиной и пожизненным шофером в своем лице.

Но бабушка сказала, что будет ходить до конца и сдавать как положено.

– Ну, ты меня обижаешь! – развел руками директор автошколы.

– Слово женщины – закон, – перебил его милиционер.

Только инструктор ничего не говорил. Он давно спал на диванчике.

– Олюня наша приехала, – выходил встречать ее на порог автошколы директор. – Пойдешь на теорию? – спрашивал он.

– Да, – отвечала бабушка и с тетрадочкой под мышкой шла в класс.

– Олюнь, я тебе сам все расскажу, пойдем, а?

Моя бабушка – великий слушатель. Так умеют слушать немногие. Еще она умеет играть в преферанс, в шахматы и нарды, разбирается в коньяке, табаке и людях. Двадцать лет назад она была блестящим юристом по хозяйственному праву. За это время изменились законы, но не психология людей. Бабушка может подсказать, что делать, если речь заходит о разводе и дележе имущества.

В общем, она честно отходила на все занятия и в общем потоке сдавала на права, пресекая все попытки милиционера, который к тому времени стал другом семьи, привезти ей права на дом. Да, местное телевидение сняло про бабушку сюжет, который заканчивался тем, что она садится в свою новенькую машину красного цвета, машет рукой и уезжает. Бабушка действительно доехала до дома, но в ворота с первого раза не попала. Сдала назад и попробовала еще раз – опять не вписалась. В третий раз она надавила на газ и снесла ворота, чтобы не мешали. И только после этого успокоилась. Пока машина стояла в сервисе, она решила освоить Интернет. К ней домой приезжал юноша Леша и преподавал ей информатику. Он ее обожал и познакомил со своей мамой и девушкой, которые бабушку тоже полюбили как родную. Мама боится, что Леша расскажет бабушке, что есть сайты знакомств и что через Интернет можно играть на бирже и в преферанс...

А бабушке девочки Лены, с которой мы играем в песочнице, исполнилось шестьдесят пять. В шестьдесят она вышла замуж и пять лет наслаждалась замужеством. Спустя пять лет она поняла, что хочет стать художницей, и поступила в художественную школу. Сейчас ей семьдесят. Весной у нее диплом. Она нервничает и готовится. Еще она мечтает о персональной выставке и совершенно не сомневается в том, что в будущем ее ждет вселенская слава.

Каждые выходные она встает ранехонько, хватает внучку и уезжает на этюды. Мама Лены в этот момент мысленно уговаривает себя для начала хотя бы открыть глаза, а потом – как пойдет. Чтобы стоять на ногах и хоть что-то соображать, глотает ноотропил и запивает его зеленым чаем – это ей моя мама подсказала. Потом мама Лены рассматривает себя в зеркале, пытаясь руками разгладить морщины и вспомнить, что собиралась сделать. На завтрак она выпивает таблетку коэнзима Q10, который должен вернуть молодость и восстановить память. После завтрака хлопает десять капель мемории, поскольку забыла, куда положила список необходимых продуктов.

Она звонит Лениной бабушке спросить про список. Бабушка, кстати, к этому времени уже успевает в кафе накормить Леночку завтраком, частично закончить пейзаж маслом и записаться на экскурсию – мол, к обеду не жди. Ленина мама издает протяжный стон и наливает себе еще пол-литра кофе.

Один мамин друг переживает кризис среднего возраста. Он четыре раза смотрел фильм «О чем говорят мужчины», что уже пугает, записался на двухнедельные курсы «Познай себя» и всерьез обиделся на жену, когда она в шутку назвала его живот пенсионерским пузиком.

Так вот, его мама, тоже бабушка, влюбилась и вышла замуж, о чем сообщила сыну уже по факту, справедливо опасаясь, что тот не одобрит и «не разрешит». «Невесте» почти накануне свадьбы исполнилось семьдесят, «жениху» – семьдесят два. В свадебное путешествие они отправились в Австрию, где «молодой» выступал в роли инструктора по горным лыжам. Бабушка в только что купленном костюме для горных лыж чувствовала себя семнадцатилетней девчонкой – смеялась, упав, на снегу и была совершенно счастлива абсолютным вселенским счастьем. Как никогда в жизни.

Ее сын, кстати, был против такого медового месяца, во многом потому, что рассчитывал подкинуть ей, как обычно, на дачу двоих внуков на каникулы.

– Мама, ты костей не соберешь! Как я тебя оттуда вывозить буду? – выкрикнул он, не сдержавшись.

Та обиделась и отвернулась к окну.

Сын ушел, махнув рукой, – мол, делайте что хотите.

А его жена смотрела, как свекровь обнимает новоявленный свекор, и завидовала. По-женски. Ее так давно никто не обнимал. Она видела, как сверкают глаза у свекрови, как без всяких мезотерапий и подтяжек та сбросила десяток лет, и думала, что пусть замужество, пусть лыжи, пусть что угодно, лишь бы вот так сверкали глаза.

Мне кажется, бабушки похожи на маленьких детей. Им так же интересно, весело и хочется всего на свете и сразу.

Хотя моя мама тоже немного похожа на ребенка. Она умеет придумывать чудеса. Когда Васе было года четыре, мама придумала для него Гномика. Вася очень плохо засыпал, а Гномик отвечал за хорошие сны, которые носил в мешке. Мама с Васей садились на подоконник, мама приоткрывала форточку, и Вася шептал: «Гномик, Гномик, принеси мне, пожалуйста, сон про корабли и море. И рисунок». Они оставляли Гномику на подоконнике конфеты, выпускали в форточку воздушный шарик, посылали самолетики с рисунками. Вася быстро засыпал, а по утрам находил рядом с кроватью рисунок от Гномика.

Рисунки делал папа. Теперь у нас есть толстая-претолстая папка, где хранятся все рисунки Гномика.

– А где Гномик живет? – спросил однажды Вася. Кто-то из друзей ему сказал, что гномов не существует.

– В парке, – ответила мама, не моргнув глазом. – Вон в том доме.

Этот дом действительно стоит у нас в парке. К нему ведет асфальтированная дорога. Ворота всегда закрыты. Говорят, что когда-то там был «Город мастеров», потом очень дорогая сауна, потом не менее дорогой публичный дом, а теперь вообще никто не знает, что там. Но дом, судя по крыше, только которую и видно, действительно подходит для жизни целого семейства гномов.

– Пойдем к нему в гости, – предложил Вася.

– Пойдем, – легко согласилась мама.

Они дошли до ворот, подергали замок и вернулись.

– А кто замок повесил?

– Злая колдунья. Он только ночью открывается, когда ее чары не действуют. Поэтому Гномик по ночам сны приносит.

Конечно же, Вася очень долго верил в Деда Мороза и в то, что живую елку из леса нам приносит Снеговик. Еще бы он не верил! Мама покупала елку и собирала в целлофановый пакет снег. Елку ставила прямо под дверь и разбрасывала снег по лестничной площадке, звонила в дверь и уезжала на лифте. Вася открывал дверь, на него падала елка. Он видел, что вся площадка в сугробах. Наша соседка всерьез опасалась за свой рассудок, не понимая, почему на площадке выпал снег...

Кроме Гнома и Снеговика, у нас под раковиной жила мышка, которую Вася подкармливал хлебом и кусочками сыра. Мышка «отвечала» за вкусности – она очень не любила детей, которые плохо едят суп.

Василий отправлялся к бабушке, которая сама тоже верит и в гномов, и в Дедов Морозов, и в другую нечисть. Бабушка, чтобы Васе было весело, рассказывала ему истории о том, кто приходил к ней по ночам. А приходили к ней все животные, занесенные в Красную книгу из всех климатических поясов.

– Папа, мне нужна книга про следы животных, – попросил как-то Вася.

Книгу нашли. Вася перерисовал следы на листочек и поехал к бабушке.

– Папа, к нам косуля приходила, и енот, и лиса, и зубр, и змея, и лошадь... – взахлеб перечислял Василий.

Каждую ночь бабушка выходила из дому с тонко заточенной палкой и веником. Палкой она рисовала следы на снегу, а веником заметала свои, чтобы внук ничего не заподозрил.

Папа же считает, что ребенок должен верить в сказку очень недолго, а потом он должен узнать, что подарки на Новый год покупают родители, гномы живут в книгах и больном воображении авторов, а если в доме заведется мышь, то надо или вызывать санинспекцию, или сносить дом на фиг.

– Вы с мамой сумасшедшие, – сокрушался папа.

А мама рассказывала ему, как ее бабушка ловила цикад и подкладывала их за печку. Они трещали, и мама думала, что они с ней разговаривают. Мама верила, что курица может снести золотое неразбиваемое яичко – бабушка брала деревянное яйцо, на котором штопала носки, красила золотой краской и подкладывала в курятник к обычным.

Не говоря уже про водяного. У них за деревней был такой опасный участок реки – там могло утянуть под воду течением. Детям запрещали туда ходить, но они, естественно, бегали. Тогда бабушка попросила местного дурачка – доброго, веселого, безобидного мужика, который впал в детство после смерти жены и сына, нарядиться водяным. Он радостно согласился, обмазался грязью и облепил себя осокой и камышами. Бабушка залезла в реку, начала якобы тонуть и громко кричать. Водяной вынырнул из воды и грозно закричал. Больше дети к этому месту никогда не ходили.

– Будешь плохо себя вести, Баба-яга унесет в лес, – пригрозила маме бабушка.

– Не унесет. Бабы-яги нет, – ответила мама.

Поздно вечером за окном раздались какие-то скрипы и шорохи, мелькнула замотанная в черное голова. Мама спряталась под одеяло. Это бабушка, натянув платок и присев на корточки, ползала под окном и стучала в корыто. Она это делала для того, чтобы мама «поверила» и «представила». Даже странно, что в детстве мама не заикалась, не писалась, не грызла ногти и не наматывала прядь волос на палец.

Вася нашел папку с рисунками Гномика, когда уже был большой, учился во втором классе.

– А почему его почерк на папин похож? – спросил он. – Это папа рисовал?

Мама не ответила. Сделала вид, что не услышала.

– Я знаю, что гномов нет, – торжественно заявил вечером Вася, когда мама его укладывала, – рисунки папины, а конфеты ты забирала.

– Ну...

– Спокойной ночи, мама, – строго, по-взрослому, сказал Вася.

«Гномик, Гномик, принеси мне, пожалуйста, сон про детей капитана Гранта», – услышала мама его шепот.

Теперь подрастаю я. И через пару лет буду готова поверить в чудо.

Кстати, про Снеговика, который приносит Васе елку на Новый год. Мне понравился этот праздник. Больше, чем день рождения, потому что было очень смешно.

Мама с восьми утра стояла у плиты, потом мыла голову наряжалась и пыталась застегнуть джинсы, лежа на полу. Еще она старалась не дышать, потому что считала, что у нее все еще «висит живот». На меня она нацепила красивую ленточку, которая очень давила мне на виски. Я ее снимала, а мама надевала. Мы так раз десять сделали.

К тому моменту, когда стали приходить гости, маме было уже все равно – я размахивала снятой ленточкой, а мама ходила с расстегнутыми джинсами, потому что больше не могла не дышать.

Первыми пришли родственники.

– Ой, какая ты кругленькая! И попа, и грудь! – ахнула родственница, рассматривая маму. – Тебе очень идет. Без талии! Ой, Симочка! А ушки-то у тебя фамильные! Наши! Ничего, пластическая хирургия не стоит на месте!

Мама сделала «страшное лицо», а я ударила родственницу пластмассовым паровозиком. Стало понятно, почему мама так нервничала и почему она так не любит родственников – они сначала говорят, а потом думают.

Дальше все шло как обычно – салаты, выпили, дети разлили на скатерть сок, перемазались шоколадом, упали, разорались, захотели все сразу в туалет... Мама бегала, как заполошная. К тому же она была голодная, что совсем ужасно – у нее портится настроение, и она может даже заплакать.

Когда мама в счастливом одиночестве стояла на кухне и варила кофе, к ней подошел Вася.

– Мам, а можно я пауков буду разводить? – спросил он.

– Можно, – ответила мама, потому что в этот момент продумывала фразу, которую собиралась сказать родственнице.

– Спасибо, – искренне поблагодарил маму Вася. – Смотри, какой он хорошенький. – Вася показал ей прозрачную коробку, в которой ползал маленький милый паучок.

– Да, в древности считалось, что пауков убивать нельзя. Была примета – увидишь паука – жди известия. Есть много видов пауков... – начала читать мама лекцию, чтобы было не только интересно, но и познавательно. – Живут пауки практически во всех климатических поясах... Они плетут паутину....

– А еще на елках, – сказал Вася.

– Что на елках? – не поняла мама.

– Пауки еще живут на елках, – объяснил Вася.

– Нет, на елках пауки не живут, – сказала мама.

– Живут. На нашей живут. Иди, сама посмотри. Там их штук пятьсот. И паутины уже целых две.

– Так, подожди, где ты его взял? – наконец, сообразила мама.

– Я же говорю – на нашей елке! – радостно воскликнул Вася.

– Маша! Иди сюда! Быстрее! – услышала мама крик папы.

Кофе убежал.

Елку мама купила датскую, чтобы не осыпалась. Видимо, пауки тоже были датские. То есть приехали они яйцами, а у нас в доме – вылупились. Ужас был в том, что паутину они сплели между клоуном и домиком – елочными игрушками, которые папа купил в антикварном магазине. Точно такие были у него в детстве.

– Мои игрушки! – причитал папа. – Что же теперь делать? Маша, сделай что-нибудь!

– Мама, ты сама говорила, что пауков нельзя убивать! – рыдал Вася. – Они же только вылупились и еще малыши. Ты же не можешь убить малышей!

– Они у тебя по всей квартире расползутся! Обязательно! – обещала родственница.

– Игрушки лучше поставить на балкон. На морозе пауки умирают. Хотя я смотрел в передаче – яйца пауков даже в кипятке выживают, – рассказывал муж родственницы.

– Мамочка, я боюсь! А-а-а! – верещала маленькая дочка гостей. – А Максимка его в рот взял!

– Максимка, плюнь паучка! Фу, кака! Плюнь! – трясла двухлетнего сына гостья.

– Маша! Их нужно утопить! В ванне! И почистить ванну! Хлоркой! Сделай же что-нибудь! – кричал папа.

– Мамочка! Разреши мне оставить хотя бы двух! Мальчика и девочку. Тогда они родят новых паучков, и я смогу их изучать! – рыдал Вася.

– Дети, заткнитесь, – подала голос еще одна гостья. – Дайте телевизор посмотреть.

– А помните, как в фильме «Челюсти» яйца растут и потом из них такое вылупляется! – воскликнул муж родственницы.

Мама сняла пауков вместе с игрушками и понесла их в ванную.

– Ты без перчаток! – Папа с ужасом посмотрел на мамины руки, подхватил меня и скрылся в комнате. – Позовите, когда все это закончится!

Мама снимала елочные игрушки, топила пауков, мыла раковину, заворачивала елку в старый пододеяльник – она всегда так елки выносит, чтобы не осыпались. Трое взрослых мужчин, имевшихся в наличии в квартире, ходили за ней по пятам и комментировали:

– Лучше их горячей водой залить, елку лучше приподнять, нет, тут ты не завяжешь, надо мешок от пылесоса тоже выбросить, лучше держать за верхушку, нет, так не пройдет, возьмись за ствол, они могут и в трубах жить... Только осторожно, правее, правее... Дверь мы закроем... Иди осторожно, порожек. Небось тяжелая...

Мама кусала нижнюю губу. Это означает, что она в гневе и к ней лучше не подходить – убьет. Папа время от времени подавал голос из комнаты:

– Ну что? Все? Можно выходить?

– Они все равно по всей квартире расползутся и отложат яйца, – пообещала родственница, когда мама вернулась с помойки, куда отволокла елку.

– Мамочка, а одного паука я все-таки сохранил, – признался вечером Вася. – Тебе можно сказать, я знаю. Только папе не говори, а то он опять спрячется в комнате. Но если что – знай, паук у нас есть.

– Давай его подарим нашей родственнице, – предложила мама и недобро улыбнулась.

А перед этим у Васи был новогодний праздник в школе. Утром дома стоял крик – мама надевала на него новый пиджак, джинсы, закатывая ему рукава на три четверти, чтобы было модно и красиво. Вася орал, что он выглядит как идиот.

Этим же утром он написал письмо Деду Морозу, в которого «официально» не верит, и положил его под елку.

– Тебе уже десять лет, – осторожно намекнула мама.

– И что? Тебе почти сорок, а ты до сих пор веришь в принца на белом коне, – ответил Вася.

– С чего ты взял? – ахнула мама.

– Слышал, как твоя приятельница тетя Марина говорила, что все женщины верят в то, что в параллельном пространстве живут принцы на белых конях. Только она не знает, как попасть в параллельное пространство. У нас в классе никто не верит в Деда Мороза, но все верят в Санта-Клауса, – сказал Вася.

– Странно, почему? – спросила мама.

– Потому что почти все видели, как Санта-Клаус пролетал по небу на оленях, а Дед Мороз – это переодетый мужчина. И даже не всегда артист, а иногда чей-нибудь папа или дедушка.

– А еще какие доказательства того, что Деда Мороза нет, а Санта-Клаус есть?

– Сколько угодно. Вот у меня под елкой подарок лежал, вы с папой сидели рядом со мной и никуда не уходили, а в окно сначала кто-то стучался, а потом оно оказалось открыто настежь. Значит, Санта-Клаус прилетел и принес подарок. А если просишь подарок у Деда Мороза, то его покупают родители и подкладывают под елку.

– А может, вы видели не Санта-Клауса в небе, а самолет?

– Нет, мам, самолеты сейчас все в аэропортах стоят и не летают, ты что – новости не смотрела?

– А ты видел летающих оленей? – не отступала мама.

– Нам по окружающему миру рассказывали, что с нашей экологией все возможно, – задумчиво сказал Вася.

Мама пошла в школу на концерт.

– А ваш тоже верит в Санта-Клауса? – спросила ее шепотом бабушка.

– Да.

– И наша Соня тоже верит. Деваха уже здоровенная, одиннадцать скоро будет, а все туда же. Написала письмо и приклеила его к окну: «Уважаемый Санта-Клаус, принеси мне, пожалуйста, туфли черные на высоких каблуках. Только обязательно черные и обязательно на каблуках».

– Это же здорово, что они еще верят в чудеса, – сказала мама бабушке.

– Мне-то что, а вот отец с матерью сейчас по магазинам бегают, туфли эти ищут и думают, как их прикрепить на подоконнике с другой стороны, чтобы не упали.

– Я тоже бегала и окно то открывала, то закрывала, как будто олень стучится, чтобы Вася поверил. Простудилась даже. – Мама вытерла нос салфеткой.

– Нет, я против этого. Пусть уже взрослеют, – сказала строго бабушка. – А потом жалуетесь, что дети инфантильные, хотят, чтобы им все с неба падало.

В этот момент учительница достала мешок с пожеланиями от Санта-Клауса.

– Ой, я первая, первая, – закричала Соня и вытащила записку.

«В следующем году ты будешь весить сто тридцать килограммов», – прочитала она и открыла рот от ужаса.

– Я не хочу, не хочу, – шептала Соня. – Я же на диете.

– Сонечка, это шуточные пожелания, – начала успокаивать ее учительница. – Чтобы весело всем было.

– Нет, это правда! Это же от Санта-Клауса, – чуть не плакала Соня.

– А теперь поздравления и подарки от Деда Мороза и Снегурочки! – хлопнула в ладоши учительница.

В класс вошел дедушка с внучкой.

– Поздоровайтесь с нашими гостями. Они приехали из Великого Устюга, – сказала учительница.

– Здрастье, Пал Борисыч, здрасьте, Светлана Ивановна, – дружно поздоровались дети.

– Это кто? – спросила я у Васи.

– Физрук и ритмика, – ответил Вася. – Теперь ты понимаешь, почему я верю только в Санта-Клауса?..

На празднике они выбирали мисс четвертого класса.

Маме очень нравилась Ира, которая играет в футбол и стала чемпионкой Москвы, и Настя, которая все время улыбается и заразительно хохочет.

– Все время хохочет, – говорила мама Насти, – палец покажи – засмеется. И оптимистка.

– Может, так и надо? В жизни легче будет, – сказала мама.

– Может, вы и правы, – ответила мама Насти, – мне с ней тяжело. Я-то пессимистка и фаталистка.

Победила в конкурсе Даша, которая занимается художественной гимнастикой, она показала на конкурсе талантов номер с лентой.

– Вася, а ты считаешь Дашу красивой? – спросила мама.

– Да нет, не очень, – ответил Вася.

– А почему все мальчики за нее проголосовали?

– Потому что в школе, ну, когда не праздник, кому-то нравится Настя, кому-то Алиса, кому-то Соня, а сегодня всем нравится Даша с лентой, – с восхищением объяснил Вася.

Вася любит проводить Новый год у бабушки с дедушкой в деревне. Он говорит, что там веселее. Еще бы!

– Бабушка, у нас дома такая красивая елка! Огромная, до потолка! – рассказывал Вася по телефону бабушке. – Мы в гостях были, там елка серебряная и кружится, и олени сверкают!

Бабушка слушала молча. Она была расстроена. Потому что поставила себе задачу – самые яркие впечатления у любимого внука должны быть связаны с ней, а не с какими-то гостями.

– Приезжай. Такую елку увидишь, какой никогда не видел, – сказала бабушка.

– Я всякие елки видел. Меня уже не удивишь. Я же большой. И у тебя елки на участке не растут, – ответил внук, – завтра приеду.

Бабушка сидела за столом на даче, курила, вдавливая бычки в пепельницу, отхлебывала коньяк и думала. На третьей рюмке ее озарило.

Мама с Васей приехали рано. Вася вылез из машины и остолбенел. Мама перепутала педали тормоза и газа. На участке перед домом стояла огромная елка. Раньше ее точно не было. Но даже не это было удивительно.

– Мама, что это? – одними губами спросил Вася.

– Это твоя бабушка в своем репертуаре, – ответила мама.

Бабушка выскочила на крыльцо, взяла внука за руку и подвела к елке.

– Это что – огурец? – спросил Вася.

– Да, – ответила бабушка, как будто огурцы на елке – самое обычное дело.

– А это – мандарин?

– Да.

– А это пряник?

– Да, можешь съесть. – Бабушка сорвала с ветки пряник.

– Он, что, настоящий? – спросил Вася.

– Попробуй, тогда узнаешь. Огурчик будешь?

Вася сидел под елкой и откусывал то от огурца, то от яблока, то от мандарина.

На елке висели конфеты, баранки, виноград и даже зефир в шоколаде.

– Бабушка, а елка настоящая или съедобная? – спросил Вася с полным ртом сладостей.

– Настоящая.

– Я такой никогда не видел, – выдохнул внук. – Откуда она тут взялась?

– Выросла. – Бабушка стояла счастливая.

Бабушка приволокла елку из местного леса, врыла ее в землю и всю ночь заворачивала все, что было съедобного на кухне, в фольгу, протыкала, обматывала леской, мишурой. До утра развешивала на елке.

– Твоя мама тоже в детстве такие елочные игрушки любила. Особенно ириски, – сказала бабушка.

– Мама! Почему ты мне такую елку не сделала раньше? – воскликнул Вася.

– Я забыла, – честно призналась мама. – Забыла, что мандарины – это блестящие шары, а конфеты – сосульки. Я так себе представляла, когда была маленькая. Просто у нас денег не было на нормальные игрушки, мы много переезжали, а игрушки бились. А мне всегда хотелось настоящие, сверкающие, которые прищепками к веткам крепятся... Хочешь, я научу тебя делать бумажный фонарик?

– Конечно, хочу! Мама, ты ничего не понимаешь в жизни. Ты была самой счастливой девочкой на свете! Бабушка, такую елку я ни у кого в жизни не видел!

– Пообещай мне, что все будет спокойно! – умоляла мама бабушку, когда уезжала назад, в город. – Максимум, что вы сделаете, – выйдете с бенгальскими огнями на крылечко, зажжете аккуратно, на вытянутой руке, и все.

– Хм, как же я могла про это забыть? – задумалась бабушка.

– Про что? – тут же начала нервничать мама.

– Про курицу, – отмахнулась бабушка.

На самом деле бабушка забыла, что собиралась купить не только бенгальские огни, но и фейерверки, и салют, а вспомнив, отправилась в ближайший сельский ларек и принесла домой целую коробку пиротехники.

– Будет стрелять? – спросила она у продавца.

– Еще как, – пообещал он.

– Громко и высоко? – уточнила бабушка.

– Как на Красной площади. Нет, лучше, – заверил ее продавец.

Ночью бабушка выволокла коробку на участок.

– Давай сначала по одной будем зажигать, – предложила она Васе.

Они зажгли ракету и хлопушку. Постояли, посмотрели.

– Нет, надо сразу все, – решила бабушка, – а то детский сад какой-то.

– Ура!!! – закричал Вася.

Дедушка в это время смотрел новогодний «Огонек» по телевизору, ел салат, мечтал досидеть до часу ночи и пойти спать.

Он даже задремал в кресле, но поспать спокойно ему, как всегда, не дали.

– Ложись! – услышал дедушка истошный бабушкин крик.

Он выскочил во двор и споткнулся о Васю, который распластался на снегу рядом с крылечком. Дедушка тоже упал в снег.

– Дедушка, смотри, – показал Вася.

В небе сверкали огни, разноцветные брызги...

– Красота... – прошептал Вася.

– Где бабушка? – перекрикивая хлопки, спросил дедушка.

– Там... – Вася махнул рукой. – В огнях.

Бабушка сидела на корточках под яблоней, курила и материлась.

– Неси огнетушитель, – спокойно велела она дедушке, когда тот подполз к ней.

Дедушка вообще с бабушкой никогда не спорит, а в таких случаях тем более.

Он вытащил из машины огнетушитель, подбежал к бабушке и облил ее пеной, целясь прямо в лицо.

– Ты что, совсем... что ли? – Бабушка с трудом отплевалась от пены, при этом сигарету она по-прежнему сжимала в зубах.

– Ты же сама сказала... – начал оправдываться дедушка.

– Не меня, соседей, к ним ракета залетела. Вон, поленница начала гореть.

Дедушка через забор полез тушить поленницу соседей.

Сосед уже бежал к воротам, крича на всю деревню. И тут он увидел бабушку.

Она стояла в ошметках пены, с черным лицом, с приклеевшейся к губе мокрой сигаретой и с мишурой на шее.

– Чё вы тут?.. – ахнул сосед,

– Да ракета в руках взорвалась, – ответила бабушка. – Китайская подделка. – Она выплюнула наконец сигарету.

– А-а-а... – протянул сосед.

– Бабушка, круто! – закричал Вася. – А можно еще?

– Нет, теперь на Восьмое марта, – ответила бабушка.

– У вас тут все нормально? – В ворота зашли еще одни соседи. – Грохот на всю деревню стоял.

Всю ночь к бабушке приходили соседи и спрашивали, все ли в порядке. Дети бегали по двору и дрались на бенгальских огнях.

– Бабушка, я не хочу спать, – умолял Вася бабушку. – Вдруг я еще что-нибудь пропущу.

– Нет, я больше ничего устраивать не буду, ложись, – успокоила его бабушка.

– Ты и маме так всегда обещаешь, а потом вон что придумываешь.

– Вася, я уже старенькая, у меня сил нет.

– В это тоже никто не верит... Самый лучший Новый год в моей жизни! Маме не говорить про фейерверк?

– Лучше не надо.

Мама всегда в Новый год рассказывает эту историю. Традиция такая. Папа будет ее слушать столько, сколько будет женат на маме. И Вася очень любит ее слушать.

– Расскажи, пожалуйста!!! – просит он и хохочет над каждым маминым словом.

– Моя бабушка, твоя прабабушка, должна была приехать тридцать первого декабря утром на Казанский вокзал, – начинает мама. – Мы поехали ее встречать. Поезд пришел по расписанию, пассажиры вышли, но бабушки среди них не было.

– Стой здесь и не двигайся, – велела мама и убежала в здание вокзала звонить и выяснять.

Мамины распоряжения я выполняла беспрекословно, поэтому замерла столбиком посередине платформы. Людской поток раздваивался на два ручейка – сдвинуть меня с места не могла никакая сила.

– Ты чего тут под ногами стоишь? – строго спросил меня мужчина. Он выгружал из вагона огромные фанерные ящики.

– Маму жду. Бабушку встречаю, – ответила я.

– Бабушку? Тебя как зовут?

– Маша.

– Тогда это тебе. – Мужчина поставил ящики один на другой прямо передо мной. – Все, я поехал, маме привет передавай.

Теперь пассажирам поневоле приходилось меня обходить.

– Девочка, ты чего тут одна? – подошла ко мне женщина с дочерью-подростком. – Потерялась?

– Нет, я маму жду и бабушку встречаю.

– Тебя как зовут?

– Маша.

– Машенька, а меня тетя Лена, а это – Натулечка.

Мама появилась на платформе с глубокими складками между бровями, не сулившими ничего хорошего. У нее не дрогнул ни один мускул, когда она увидела меня, заваленную ящиками, в компании незнакомых женщины и девочки.

Она собиралась что-то сказать, но в этот момент по громкой связи объявили: «Ольга, ваша мать ждет вас в комнате милиции. Ольга, вашу мать, простите, ваша мать ждет вас в комнате милиции».

Мама развернулась и убежала.

Бабушка, как выяснилось потом, приехала на другом поезде, а с этим, который мы встречали, отправила «посылку» и случайную попутчицу, которой нужно было где-то провести новогоднюю ночь, чтобы первого января отправиться дальше.

– Мама, что ты навезла? – спрашивала моя мама у бабушки, волоча с тетей Леной в лифт очередной ящик.

В ящиках, проложенных картонками, старыми наволочками и новым постельным бельем – новогодним подарком для нас, – стояли трехлитровые банки с маринованными помидорами, огурцами, компотом из персиков и черешни, медом, кизиловым вареньем.

Мама до сих пор помнит каждую минуту того Нового года.

Тетя Лена, выпив вина, стала требовать, чтобы Натулечка переоделась «в нарядное» и исполнила на скрипке полонез Огинского. Натуля, девочка с рано развившимися формами, надела блузку с рукавами-фонариками и вышла из комнаты, ковыляя, – ее замшевые детские туфли с бантиком сильно жали. На лице девочки застыло мученическое выражение.

– Натулечка, а где же твоя скрипка? – радостно воскликнула тетя Лена.

– Забыли в такси, – тоже радостно ответила Натуля.

Тетя Лена остаток вечера сидела на телефоне, обзванивая диспетчеров и выясняя, в какой машине оставили скрипку. Натуля, совершенно счастливая, сидела за столом и слизывала майонез с вареных яиц, разрезанных на половинки. Бабушка стояла у плиты и готовила плов из утки. Мама закатывала глаза, но по случаю праздника молчала – бабушка никогда не умела готовить, но каждый раз хотела поразить гостей кулинарными талантами. Жесткая утка плавала в рисовой каше мутного цвета, бабушка задумчиво смотрела на варево и бросала в кастрюлю листики лаврушки.

До этого она открыла банку югославской ветчины, которую мама получила в «заказе» и скормила ее подъездному псу, жившему на лестничной клетке. Пес от счастья зашелся лаем и теперь лежал у ног бабушки, преданно глядя ей в глаза.

Про меня все забыли. Я сидела под столом и ела мандарины, зеленые с боков и оставленные под столом «дозревать», как и зеленые бананы, не желающие желтеть даже на подоконнике рядом с плитой.

В одиннадцать вечера пришел гость – мамин научный руководитель.

– А где у вас елка? – спросил он.

Про елку мама забыла. Елочные базары были уже закрыты.

– Без елки нельзя встречать Новый год, – строго сказал руководитель.

Бабушка, бросив последний взгляд на утку, решительно выбросила все в мусорное ведро, взяла из холодильника банку печени трески и ела ее стоя, прямо перед открытой дверцей. Рядом стоял научный руководитель, который ложкой задумчиво выковыривал селедку из-под шубы.

Елку бабушка с научным руководителем вырубили в парке. Рубили маленьким топориком для мяса. На выходе их остановили. Бабушка показала милиционерам удостоверение ветерана войны и члена Союза журналистов, а научный руководитель – книжечку сотрудника института.

Домой они вернулись вместе с младшим и старшим лейтенантами милиции. Мама за это время успела засунуть примерзшего к дальнему углу морозилки кролика в духовку.

Натуля плакала, потому что туфли натерли ноги, а тетя Лена вышла на след скрипки.

– Давай мы тебя переоденем? – предложила мама, которая никогда не могла выносить детских слез.

Натуля, в модной водолазке моей мамы и в ее же туфлях тридцать девятого размера на шпильках, почувствовала себя Золушкой.

Около одиннадцати погас свет. Электричество выключили во всем доме. Мама принесла свечи.

Без пяти двенадцать, когда дали свет, лейтенанты закричали «ура!» и пообещали тете Лене найти все утерянные скрипки на свете. Натуля уплетала кролика. Научный руководитель вешал на елку игрушки и с любовью смотрел на пластмассового Деда Мороза с отвалившейся бородой из ваты. Потом все писали желания на бумажках, сжигали их и бросали в бокал, торопясь выпить, чтобы все исполнилось. Никто не заметил, как от свечи загорелась занавеска на кухне. Научный руководитель пытался потушить пожар водкой. Тетя Лена открыла новую бутылку шампанского, тоже с целью тушения, и стояла счастливая, вся в пене, потому что старший лейтенант за минуту до этого сказал, что она – красавица. Натуля с чемоданом и собакой стояли на лестничной клетке. Научный руководитель спасал елку и Деда Мороза – пропихивал дерево в балконную дверь. Младший лейтенант вызвал пожарных. А про меня все забыли.

Под столом, в фанерном ящике на старой наволочке меня, спящую, нашли пожарные, которые приехали, когда пожар был потушен, но для приличия залили кухню пеной.

Первого января мама встала и пошла оценивать ущерб, нанесенный праздником. В обугленной кухне на полу спали лейтенанты, укрытые новым подарочным пододеяльником, тетя Лена лежала на кухонном угловом диванчике в обнимку со скрипкой. Научный руководитель, усыпанный елочными иголками, обнимал пластмассового Деда Мороза. Натуля зарылась в одеяло с головой так, что торчали только ноги в туфлях, которые она так и не сняла. Я, вся в аллергической сыпи на цитрусовые, спала в ящике, уткнувшись в блохастое псиное брюхо. Бабушка стояла у плиты и со сковородки выбрасывала в мусорное ведро очередной подгоревший блин.

– Доброе утро, как говорится, как год встретишь... – проговорила бабушка

– Даже не продолжай, – отозвалась мама.

– Мама, как тебе повезло, – задумчиво проговорил Вася, в очередной раз прослушав эту историю.

– Почему ты так считаешь? – удивилась мама.

– Есть что вспомнить из детства.

– А тебе вспомнить нечего? – обиделась мама.

– Есть, конечно. Только сейчас жизнь другая и люди другие.

– И очень хорошо, что другая... – буркнула мама.

– Бабушка тоже так говорит...

– А к Симе Дед Мороз придет? – спросил Вася.

– Пока нет. Она испугается, – ответила мама.

– А на елку мы пойдем?

– Нет, ты же уже большой.

– Это хорошо. Хоть какая-то польза от взросления.

Конечно, это была мамина родительская ошибка. Васе было лет пять, когда они активно ходили на новогодние представления и елки. На первом представлении у него не было вопросов. Лисичка, Дед Мороз, Баба-яга...

– Это кто? – спросил на весь зал Василий на втором представлении, ткнув пальцем в Лисичку в исполнении другой актрисы.

– Это Лисичка, – сказала мама.

– Ты уверена? – уточнил Вася.

– Да.

– А это кто? – Вася показал на Бабу-ягу.

– Баба-яга.

– Не похожа, – заметил он.

– Вася, – начала объяснять мама, – это актеры и актрисы, в каждом театре, на каждом представлении разные. Это – спектакль. Ты просто представляй.

– Не могу. Я их уже запомнил. Другими, – серьезно сказал Вася, но продолжал смотреть.

На третьем спектакле, где участвовали те же герои, Вася запаниковал.

– Кто это? – спрашивал он маму.

– Это Лисичка, это Баба-яга, это – Снегурочка.

– Точно? – спрашивал Вася.

– Да, точно.

– Ты меня не обманываешь?

– Нет! Просто смотри спектакль! Абстрагируйся.

– Я не могу, – заплакал Вася, – я им не верю! Это дяди и тети, которые говорят странными голосами.

– Васенька, это такая профессия... где надо изображать. Чтобы зрителям было весело. Есть даже специальное название – травести. Тра-вес-ти. Запомнил? Актрисы, которые...

– Мне не весело. Мне страшно, – перебил маму мой брат. – Ты, кстати, заметила, что Водяного играет бабушка?

– Нет, не заметила, – соврала мама.

– Странно, неужели, это только я вижу? – Вася обвел взглядом зал, который в это время рукоплескал Водяному.

Зачем-то в тот же год мама вызвала к Васе Деда Мороза со Снегурочкой.

– Ты кто? – спросил Вася строго Деда Мороза, открыв ему дверь.

– Ты что, меня не узнал? – удивился Дед Мороз.

– А ты кто? – проигнорировав вопрос, обратился Вася к Снегурочке.

– Я – внучка Деда Мороза, Снегурочка, – прощебетала она ласково.

– Из какого театра? – строго продолжал, держа актеров на пороге квартиры, допрос Вася.

– Из МХАТа, – признался, опешив, Дед Мороз.

– Не знаю, не был, – сказал Вася. – А ты тетя или девочка? А на самом деле ты кто ему? Уж точно не внучка.

Снегурочка покраснела и чуть не растаяла на месте.

– Вот как сейчас стукну посохом волшебным! И всех заморожу! – попытался спасти положение Дед Мороз.

– Не верю, – сумрачно произнес Вася. – У тебя борода ненастоящая, а у Снегурочки косы синие, а синих волос не бывает. А кстати, Баба-яга где?

– На другом заказе, – чуть не плача, объяснила Снегурочка.

– Понятно. Елки.

– Елки, – кивнули Дед Мороз со Снегурочкой.

– А мне-то что делать? – воскликнул Вася. – Я на вас уже насмотрелся! Во всех видах!

– Стишок читать, – подсказала мама.

– Ладно, давайте побыстрее закончим этот спектакль. – Вася бодро оттарабанил стишок.

– Тяжелый ребенок, – заключила, уходя, Снегурочка.

Вася ее услышал.

– А ты! Ты вообще... Как это... Травести! – обиделся он.

– Чем будет заниматься Сима, когда подрастет? – спросил маму Вася.

– Танцами, – ни секунды не думая, ответила мама.

Это мамина нереализованная мечта. Она не умеет танцевать. А бабушка в молодости танцевала замечательно. У нее было два коронных танца – цыганочка и танго. Цыганочку она танцевала в ресторанах, под хороший ужин, вино, «на кураже». Шла «с выходом», закидывая ногу и выкручивая руки. И уже в самом конце падала на колени и делала оборот вокруг своей оси, спиной практически доставая до пола, трясла грудью, руками. Публика стонала от восторга. Бабушке на столик передавали коньяк, фрукты, шоколадки. Танго она танцевала с розой в зубах, чтобы при повороте передать цветок партнеру. Обычно это было шутливое, дурашливое танго, но однажды мама видела, как бабушка танцует танго по-настоящему. Это была другая, незнакомая женщина, с которой у нее не было ничего общего. Маме иногда становится безумно жаль, что она не похожа на бабушку. Она не умеет просто пройти мимо и свести с ума мужчину, даже не глядя, не дотрагиваясь до него.

У бабушки всегда было много поклонников. И что удивительно – они все ей предлагают выйти замуж. Последний раз ей предлагал выйти замуж врач-гинеколог, когда бабушка лежала в кресле и курила, сбрасывая пепел в медицинский лоток для использованных инструментов.

Когда моей маме было пятнадцать лет, бабушке поставили диагноз – рак. Дали два месяца жизни.

– Идите на х..., – сказала бабушка врачам. – Мне дочь надо еще замуж выдать.

После этого она вышла замуж сама, выдала замуж маму и спустя много лет появилась в той самой клинике, предварительно сделав очередную подтяжку лица. Вся клиника сбежалась на нее смотреть. Врач, который был младше ее лет на тридцать, влюбился немедленно.

– Я старая и больная, – сказала ему бабушка.

– Мне все равно, – ответил он. – Я вас люблю. С первого взгляда.

– Ты женат, у тебя маленький ребенок, – сказала ему бабушка.

– Откуда вы знаете?

– Я же говорю – я старая и больная женщина.

– Не отказывайте мне, – попросил врач.

– Давай поговорим. Коньяк есть? – спросила бабушка.

– Обижаете....

С врачом бабушка подружилась. Он ей все время звонит, поздравляет со всеми праздниками и советуется по жизни. Бабушка посоветовала ему сменить клинику, разменять квартиру, завести второго ребенка и выдать замуж тещу. Врач познакомил ее с женой и тещей, и бабушка с ними тоже теперь дружит.

Мама совсем на нее не похожа.

– Что ты делаешь, чтобы так завоевывать мужчин? – спросила мама однажды.

– Ничего. Я думаю, как они, и веду себя так же. Все мужчины сентиментальны, как портовые шлюхи, и эгоистичны, как маленькие дети. Ну, надо еще уметь танцевать и готовить. Но ты – не в меня.

Бабушка отдала маму в балетную студию, откуда через год ее выгнали за лень и толстую попу. Бабушка не сдалась и отдала маму в танцевальный кружок, где она еще год танцевала полечку и «Березку» – третья справа или во втором ряду. Бросила кружок сама, не вынеся позора. В классе ее попросили что-нибудь станцевать. И тогда она поняла, что под музыку, отрепетированными движениями, в красивом костюме и третьей справа умеет танцевать, а одна – нет.

А потом мама жила в Осетии, где танцевали все и всегда. У них в классе было два мальчика, которые делали это лучше всех – русский Жорик и осетин Алик. Они выступали на всех смотрах самодеятельности. Жорик занимался в кружке и танцевал «профессиональнее» – знал больше движений, переходов. Алик выходил на один танец – с кинжалом. Он зажимал нож в зубах и крутился на месте. У Жорика была «школа», но движения расслабленные, у Алика – душа и харизма, он разрезал руками воздух. Его всегда вызывали на бис.

Тогда и мама танцевала национальные танцы – третьей уже слева, в красивом вышитом платье с длинными рукавами и настоящим серебряным поясом. Девушка должна смотреть вниз, двигаться плавно, как будто плывет, руки – не руки, а крылья птицы. Маму ставили в пару с Жориком. А с Аликом танцевала ее подружка Фатима. Танец был у мамы с Жориком, а у них – жизнь, диалог, история. Фатима так могла посмотреть сквозь ресницы и наклонить голову... Алик в ответ рычал, вскидывал голову и кричал «асса». У Фатимки была не спина – струночка. А руки... как будто ей не принадлежали.

Зато мама умела падать на коленки и без рук вскакивать на ноги. Поворот, упала, вскочила, поворот, упала, вскочила. Мама, в папахе, выбегала с мальчиками и уже в самом конце срывала с головы шапку. Волосы рассыпались по плечам. Классический номер, неизменно вызывающий улыбку умиления у больших начальников.

Однажды они приехали в город на очередной смотр художественной самодеятельности, и вечером для детей была устроена дискотека. «Городские» встали в ряд и танцевали очень странно – шаг вперед, шаг назад. Все в ногу. Так тогда было модно. И тогда они, сельские, решили ответить. Кто-то нашел барабан и начал отбивать ритм. Сейчас это назвали бы «батл». Сельские победили благодаря Алику с Фатимкой. Фатиму тогда чуть с дискотеки не украли «замуж», а Алик разбил в кровь ноги.

И мама, и Жорик танцы бросили. А Алик с Фатимкой до окончания школы в национальных костюмах встречали почетных гостей, начальство из города, ездили на смотры... Так хотела Фатима. А Алик был готов зарезать любого, кто посмел бы прикоснуться к ее спине. Конечно же, они поженились. Фатиме очень тяжело дались трое детей, и она с каждым годом все больше и больше сутулилась, как будто склоняясь к земле. И только на праздниках – чужих свадьбах, юбилеях – они танцевали как раньше. И Фатимка с первыми аккордами осетинской гармошки становилась прежней юной девушкой с осиной талией и натянутой спиной. И Алик, рано поседевший, рычал и сверкал глазами, глядя на свою жену.

«Приготовь мужчине ужин, смотри, как он ест, а потом пусть он смотрит, как ты танцуешь, – сегодня он потеряет голову, а завтра ты будешь его женой», – говорила бабушка маме с детства. Это ведь такой простой, многовековой рецепт соблазнения. И он работает в девяноста девяти случаях из ста. В том одном случае ужин был отвратительным.

«Вырастить одного сына – это все равно, что воспитать трех дочерей», «С девочками легко в детстве и тяжело, когда они становятся взрослыми. С мальчиками тяжело в детстве и легко, когда они вырастают», – гласит народная мудрость.

Бабушка пользуется каникулами, которые Вася проводит у нее, чтобы воспитать в нем мужские качества. Она считает, что Вася слишком мягкий и чувствительный.

– Мама, мне бабушка подарила кинжал, настоящий, – обрадовал он родителей по телефону. – И будет учить играть в ножички!

Маме стало плохо. Ножички – это не в дерево бросать, чтобы воткнулся. Это положить руку с растопыренными пальцами и попадать острием между ними.

Пока мама дозванивалась бабушке, чтобы объяснить, что Вася совсем не обязан уметь танцевать лезгинку, пить вино из рога, произносить тосты и прочее, рассказывала папе про своего друга детства Антона. Его мама – тетя Наташа – тоже растила из него «настоящего мужчину».

Она периодически, нет, довольно часто пребывала в настроении «я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано». Об отце Антона было известно мало. Главная характеристика – «тряпка».

– Кто твой папа? – спрашивала воспитательница в детском саду.

– Тряпка, – отвечал Антон.

Антон страдал энурезом. Это была страшная тайна, которую мама честно хранила. Вообще-то его должны были положить в детское отделение психбольницы, чтобы там лечить от «писанья» лекарствами и гипнозом. И тетя Наташа была не против. Она верила в достижения советской медицины и профессору, который хотел лечить энурез гипнозом. Отстояла Антона бабушка, убедив тетю Наташу, что мальчику в больнице с решетками на окнах будет хуже, чем дома.

– Правда, я в этом не до конца уверена, – добавила бабушка, хорошо зная методы воспитания своей подруги.

Энурез у Антона обострялся на нервной почве. Например, перед поездкой в стоматологическую поликлинику – он носил пластинку. На автобусной остановке он покорно садился на лавочку и начинал тихонько плакать.

– Мальчик, что ж ты плачешь? – спрашивала какая-нибудь сердобольная бабуля. – Ты же не девочка.

– У-у-у, – гундосил Антон.

Автобус, как назло, долго не приходил.

– Антон, прекрати немедленно, – требовала тетя Наташа.

– У-у-у, – набирал воздуха Антон.

В результате все заканчивалось как всегда. Разъяренная тетя Наташа нависала над Антоном и давала ему подзатыльники с обеих сторон.

– Будь мужчиной! – кричала она и била правой. – Будь мужчиной! – требовала она снова и лупила левой.

А однажды Антон даже начал заикаться. Тетя Наташа с моей бабушкой сидели на кухне и обсуждали личную жизнь тети Наташи. Пили вино, пели про паромщика из репертуара Пугачевой (кстати, Антон до ужаса боялся этой песни именно из-за седого паромщика, а тетя Наташа ее как раз очень любила и выводила «соединяет берега седой паромщик» трубным голосом, перекрикивая Пугачеву на пластинке). Детей отправили спать. Антон чего-то захотел и пошел на кухню.

– Мамочка! – позвал он. В коридоре было темно. Антон шел медленно, держась за стену.

Сколько выпила вермута к тому времени тетя Наташа, неизвестно. И что на нее нашло – непонятно, но только она быстро схватила кухонные ножи, вставила их в рукав и спряталась за угол кухни. Бабушка в это время мыла посуду и не отследила.

– Мамочка, – позвал опять Антон.

– Тут нет твоей мамы! – жутким голосом протянула она. – Тут только я – Фредди Крюгер! Ха-ха-ха! Иди сюда, мальчик! – После чего вытянула руку с ножами.

Антон заорал так, что бабушка с мамой сами чуть не описались.

– Наташка! Это тебя надо в психушку! – закричала бабушка.

После этого Антона сначала отвели к врачу-невропатологу, который прописал препараты не Антону, а тете Наташе, а потом отвезли к бабуле-знахарке, которая жгла свечки, читала молитвы и брызгала святой водой.

Заикаться Антон перестал, зато стал бояться темноты. Воды он начал бояться после поездки на море.

– Мужчина должен уметь плавать! Сними круг и заходи в воду, я сказала! – кричала тетя Наташа.

Антон стоял на берегу, вцепившись в шею надувной утки. День на третий тетя Наташа проколола утку булавкой. В воде утка стала сдуваться. Антон запаниковал, но не кричал – мама плыла рядом.

– Смотри, как весело уметь плавать! – говорила тетя Наташа и шумно била руками по воде. – Можно нырять, можно под водой играть!

– Это как? – осторожно спросил Антон. Утка выпускала воздух медленно, и он рассчитывал доплыть до берега.

– А вот так! – с этими словами тетя Наташа, нырнула и дернула его за ноги вниз. От неожиданности Антон отпустил круг, заорал и ушел под воду. Там он стал хватать мать за шею, ноги и руки.

– Перестань, успокойся, – вскрикивала тетя Наташа, понимая, что уже наглоталась воды и сейчас точно утонет. – Отцепись от меня! – закричала она, чувствуя, что это выныривание станет для нее последним. Она отодрала Антона от себя и в два гребка отплыла подальше. Антон такого предательства не ожидал, перестал кричать и тихо пошел под воду.

– Он смотрел на меня, как... как... детеныш этого, тюленя, беленький такой, понимаешь? – говорила тетя Наташа бабушке, выливая из канистры остатки вина «Черный доктор».

– Белек на Севере, а мы на Юге, – ответила бабушка.

– Тогда как этот... дельфин... мать его, – кивнула тетя Наташа, открывая следующую канистру.

Спас Антона проплывавший мимо мужик.

Чтобы сын успокоился, тете Наташе пришлось покупать новую монстрообразную утку, которую Антон надевал сразу же при выходе из номера и снимал только вечером. Он в ней ел, переодевался, гулял, спал днем. В воду больше не зашел.

А еще тетя Наташа учила сына танцевать, потому что «настоящий мужчина» должен уметь вальсировать. Антон обнимал мать за родные жировые валики на талии, утыкался в мягкую теплую грудь и был совершенно счастлив.

Он женился после первой институтской дискотеки. Девушка сама к нему подошла, положила руку на свою заплывшую талию, придвинулась – Антон ощутил знакомую теплую мягкость и совсем не по-мужски хлюпнул носом и смахнул невольную слезинку.

Тетя Наташа после ранней женитьбы сына, слегла с гипертоническим кризом. Она не пережила то, чего много лет добивалась, – сын стал мужчиной.

– Не знаю, что и делать! – ахала мама с коляской. – Придется сажать на диету. Мой муж его Мишленом называет.

Розовощекий малыш, которому коляска была мала вширь, держал в обеих ручках по печеньицу и откусывал от каждого по очереди.

Уже два дня маме снится это привидение в перетяжках из рекламы шин. Ей очень хочется, чтобы я была хоть капельку на него похожа.

Меня кормят в четыре руки. Две руки – мамины – кормят, две – папины – развлекают. Со стороны это выглядит чудовищно. Странно, что родители этого не понимают. Папа берет книгу или игрушку и поднимает над моей головой. Я откидываюсь в детском стульчике и невольно открываю рот. В этот момент мама пытается впихнуть мне в рот ложку каши. Это очень сложно, потому что, даже задрав голову, я не забываю размахивать правой рукой, отпихивая мамину руку, и дергать головой, как испуганная лань.

Но даже если каша попадает в рот, это совсем ничего не значит. Я держу ее во рту, перекатывая из-за щеки за щеку, и не глотаю. Пока папа где-то под люстрой трясет игрушкой, мама запихивает в меня еще пару ложек, которые я распределяю за щеками. Чтобы я все это проглотила, мама зажимает мне нос. Я глотаю, давлюсь, кашляю, чихаю...

Но я не всегда глотаю. Иногда позволяю напихать мне в рот каши, а потом облокачиваюсь на другую сторону детского стульчика и выплевываю все на пол. Или рукой выковыриваю из-за щеки то, что мама мне положила. Еще я умею делать вид, что меня сейчас вырвет. Запихиваю кулачок в рот и смотрю угрожающе.

– Дайте я ее накормлю, – не выдержала однажды наш домашний врач Анна Николаевна.

После того как я специально чихнула борщом на ее белую блузку, она бросила ложку и взяла погремушку.

– Надо привязать ей правую руку, – сказала массажистка, которая увидела, как мама меня кормит.

– Пожалуйста, – разрешила мама.

Массажистка ушла, оплеванная овощным супом.

Когда меня попытался накормить Вася, я не стала чихать и вызывать рвоту, а заплакала.

– Кормите сами, я не могу! – не выдержал Вася. – Это какое-то издевательство над ребенком!

Некоторые мамы кормят своих детей перед телевизором и очень этого стесняются. Потому что «нормальные» дети, если верить рассказам на детской площадке, просят добавки, радостно едят яичный желток, обожают кефир без сахара, гипоаллергенную и потому горькую смесь, уплетают брокколи и кабачок.

– Почему ты не ешь? – спрашивает меня мама.

Но я не могу ей объяснить, что, во-первых, жевать скучно, а во-вторых, мне нравится, когда все собираются на кухне и меня веселят.

Еда, а точнее, кормление детей – мамин пунктик. Сначала она мучилась с Васей, который тоже в детстве не ел, а теперь мучается со мной.

У мамы очень богатое воображение и хорошая память, я думаю, в этом причина ее помешательства на еде. Это случилось, когда я была совсем маленькая и мама перестала давать мне витамины, чтобы я больше ела. То есть я начала есть, и мама решила, что витамины больше не нужны. Приехала Анна Николаевна и положила меня на спину.

– Вот смотри на ее ребра, – сказала она маме. – Ребра должны быть как бочонок, завернуты книзу, а у Симы они торчат.

Мама хлопнулась в обморок.

У меня никогда не было перевязок на руках и складок под попой. Никогда не было щек. Поэтому когда мама видит пухлого младенца, она немедленно его хватает на руки, тискает, а потом плачет, что у нее нет такого же.

Мне нужно есть булки, а не огурцы. И много. Хотя я не уверена, что от булок будет толк. И огурцы я больше люблю.

Сама мама тоже очень странно ест. Иногда вообще ничего. Но в ресторане или в гостях садится и ест, как взрослый мужчина. Вася иногда думает, что мама лопнет, если съест еще хоть ложку, но мама не лопается. Наоборот, она начинает смеяться и шутить. Только работать не может – у нее в голове еда плещется, а не мозги. Она сама так говорит.

А еще я люблю, когда на ужин приходит мой старший брат Ваня, которого не надо уговаривать поесть.

Мама сажает Васю и Ваню за стол, чтобы Вася смотрел на брата и лучше ел, а Ваня следит, чтобы Вася съел мясо, а не только макароны. Заодно сажают меня, чтобы от вида жующих людей у меня проснулся аппетит. Мне в этот момент есть совершенно не хочется, а хочется бегать вокруг них. Поэтому я вылезаю из стульчика.

– Держи ее, не выпускай! – кричит мама папе. – Сима, сядь, Вася – ешь! Дай другую книжку, эта ей надоела, не надо давать ей сыр, она потом кашу есть не будет, Вася, сядь ровно, я сказала! Возьми в руки нож! Почему ты руками себе помогаешь? Заберите у Симы нож! Как он вообще тут оказался? Принеси другую игрушку, чтобы она отвлеклась! Я не знаю какую! Любую! Мне надо ее накормить! Она сейчас упадет! Неужели нельзя запихнуть ребенка в стул? Вася, перестань ковыряться в тарелке, ешь уже наконец! Вань, отдай ему свой кусок! Не хочешь? А что ты хочешь? Другое? Я с ума с вами сойду!

Мама кричит, пытаясь перекричать музыку на мобильном телефоне. Мама считает, что под музыку я лучше ем, и ставит мне три мелодии, которые ей закачал Ваня. От этих мелодий меня уже тошнит. Маму, по-моему, тоже.

Еще у меня есть книжка со стихами. Если нажать на кнопочку, то услышишь стишок. Мне нравится про Машеньку, и я его все время включаю. Там такие стихи: «Кто, кто в этой комнате живет? Кто, кто вместе с солнышком встает? Это Машенька проснулась, с боку на бок повернулась и, откинув одеяло, вдруг сама на ножки встала. Потянулась Машенька к зеркалу рукой, удивилась Машенька: «Кто же там такой?» Она дошла до стула, немножко отдохнула, постояла у стола и опять вперед пошла».

Этот стишок точно про мою маму, которая встает утром. Папа так ее и приветствует по утрам. Потому что утром мама очень тяжело встает. И конечно, не вместе с солнышком. Потом она подходит к зеркалу и пытается понять, кто там отражается. До кухни она тоже дойти сразу не может, потому что ее шатает и тянет назад, в кровать. Папа каждый раз хохочет, когда я включаю этот стишок по утрам, а мама скрипит зубами и обижается.

А однажды я попробовала включить все говорящие и музыкальные книжки, которые у меня есть. И чтобы телефон тоже играл. Было очень здорово! Мама терпела этот ужас только потому, что я съела весь суп, но потом побежала пить таблетки от головной боли. Хотя я включила одновременно всего три песенки, стишок и телефон.

Кухня после завтрака, обеда, полдника и ужина завалена детскими книжками, которыми меня отвлекают от процесса кормления, салфетками, которыми меня без конца вытирают, и едой, которую я разбрасываю.

Папа уже знает, что в этот момент просить маму покормить еще и его – бесполезно.

Маму понять можно. Еду из банок я не ем, и мама готовит мне сама, каждый день разное, питательное, полезное и разнообразное.

– Что ты так нервничаешь? – пытался успокоить маму папа. – Ну сейчас не поест, потом поест.

Мама как-то раз пошла на принцип. Я выплюнула суп, и она сказала, что больше не будет меня кормить. Продержалась она час, после чего ползала за мной на коленях и пихала в меня ложку с едой. Я тогда и телевизор посмотрела, и компьютер, и еще раз телевизор.

Маме очень удобно кормить меня перед компьютером.

– У меня в кабинете пахнет, как в детском саду, – сокрушается папа, – остатками детской блевотинки, запеканкой и мочой. Почему кресло так пахнет, кстати?

– Сима ходила без памперсов, вот и написала случайно, – объясняет мама.

– А почему именно на мое кресло? И почему я мокрый?

– Потому что она писает там, где сидит. А сидела она в твоем кресле. И я еще помыть не успела. Ты же сам говорил, что моча ребенка – что божья роса.

– Только пахнет она не по-детски.

– Возьми и вытри. Подумаешь... ребенок описался.

– Мама, Сима накакала у меня в комнате! – закричал Вася. – Нельзя ее отсюда забрать? Тут дышать нечем!

– Зато у ребенка хорошо работает кишечник, радоваться надо. Вон, как покакала хорошо, – сказала мама.

– Слушай, а если я так накакаю, ты тоже будешь радоваться? – спросил Вася.

– Это ты к чему?

– К тому, что хватит радоваться какашкам! Можно сменить тему? Каждый вечер одно и то же! – возмутился Вася.

Вот еще хотела про врача рассказать – про Анну Николаевну. Мама ее не просто любит, а боготворит. А мне нравится ее чувство юмора, хотя я не все понимаю.

– Анна Николаевна, по-моему, у Васи болит голова, – позвонила мама ей в истерике. – Он не спит, плачет и голову трет. Как вы думаете, что это?

– Менингит, – ответила доктор спокойным ровным голосом. Пошутила так.

Заболел папа – принес с работы какой-то вирус. Кашлял, сморкался. Мама заболела следом. Анну Николаевну вызвали сделать прививку мне.

– Скажите, а есть ли какой-нибудь способ защитить ребенка? Чтобы он не заразился от нас? Только самый эффективный, – спросил у нее папа.

– Сжечь. Всех сжечь, – ответила Анна Николаевна.

– Анна Николаевна, у мужа болит сердце. Посмотрите его, – попросила мама шепотом.

Папа в это время лежал на диване и умирал.

– Сердце – это мышца, а мышца болеть не может. Понятно? – строго сказала врач.

– Понятно, – ответил папа и бодренько вскочил с дивана.

Эта великая женщина, вырастившая одна двоих сыновей, циничная в силу профессии, мудрая – потому что жизнь заставила, верит в любовь с первого взгляда и судьбоносные встречи.

Собственно, это все вступление. А история такая.

Анна Николаевна вышла после приема в поликлинике – уставшая, вымотанная, голодная. В районе свирепствовали педикулез и ротавирусная инфекция, и неизвестно, что хуже. А еще нужно было ехать к пациенту – плачущему младенцу – на другой конец Москвы. На остановке не было ни маршрутки, ни автобуса. Анна Николаевна подняла руку.

– Девушка, садитесь, – остановилась машина. Белый «Мерседес».

Анна Николаевна помотала головой, чтобы снять дурман. Да, ее назвали девушкой, чего не случалось последние лет... неважно, сколько. Белый «Мерседес» стоял на обочине, как белый конь. И мужчина в нем вполне мог сойти за принца. Абсолютно в ее вкусе – с седыми висками, умными грустными глазами...

Анна Николаевна села.

– Куда вам? – спросил мужчина, и Анна Николаевна отметила, что он посмотрел на ее коленки.

– С вами – хоть на край света, – ответила она совершено серьезно. Но принц решил, что она шутит.

– Мне к метро, на рынок заскочить, вам подойдет? – спросил принц.

– Да, – кивнула Анна Николаевна.

Всю дорогу мужчина сыпал комплиментами, восторгался ее коленями и требовал «телефончик». Этого слова Анна Николаевна тоже не слышала много лет.

Теплый салон, красавец-принц, белый автомобиль и магическое слово «телефончик» откуда-то из романтичной безрассудной молодости ввели Анну Николаевну в состояние счастливого анабиоза. К тому моменту, когда они подъехали к метро, она отогрелась телом, оттаяла душой и улыбалась просто так. Без повода. Перед глазами летали херувимы.

В этот момент зазвонил ее мобильный.

– Да, могу. Гнойный отит? Кто сказал? Хорошо, завтра приеду. Что у младшего? Сопли белые или зеленые? Я поняла. Да, буду.

Когда Анна Николаевна отключила телефон, прекрасный принц сидел, положив голову на руль.

– Что случилось? – спросила она.

– Вы врач? – принц посмотрел на нее такими глазами – огромными, как блюдце, и грустными-грустными... как в книжке про принцесс.

– Да, – ответила Анна Николаевна.

– Вы из сто семьдесят пятой поликлиники?

– Да.

– Доктор, спасибо вам. За все. Спасибо.

Принц уткнулся лицом в ее коленки и целовал руки.

– Что? Что? – никак не могла понять Анна Николаевна.

– Вы помните Мишу? Такой беленький...

– С поджелудочной? Помню.

– Это мой сын. Вы спасли его. Спасибо вам, доктор. Сейчас... посидите... сейчас...

Принц выскочил, купил огромный букет цветов, вручил Анне Николаевне, продолжая целовать ей руки. Анна Николаевна вдыхала тяжелый аромат лилий – главной составляющей букета, которые всегда терпеть не могла, и думала, что лучше бы он целовал ее колени. А еще думала о том, что с каждым годом у нее все меньше и меньше шансов встретить на остановке принца, у которого не было бы ребенка, вылеченного ею за эти годы. Практически ни одного.

Мама все ждет, что я начну говорить. На детской площадке есть одна девочка, которой чуть больше годика, и она уже говорит много разных слов. А еще одна девочка, которой два года, читает стихи. Но я пока говорить не собираюсь. Мама считает, что со мной будет та же история, что с Васей.

Мой брат не говорил очень долго. Если его не понимали или делали вид, что не понимают (как советовал один журнал про материнство и детство), Вася начинал кричать. Громко и пронзительно.

– Мальчик, что ты так себя плохо ведешь? Ай-яй-яй! – обязательно говорила какая-нибудь строгая бабуля.

Вася подходил к бабуле и бил ее тем, что было в руке, – лопаткой, ведерком, палкой. В этот момент мама садилась на лавочку и закрывала лицо руками.

– Вот я сейчас тебя с собой заберу и в милицию сдам, – не мог пройти мимо какой-нибудь дедуля. – У-у-у-у.

Вася подходил, протягивал ручонку деду и тянул того по дороге – он был очень любознательным мальчиком и радовался новому знакомству.

Он не говорил ни «мама», ни «папа», ни «баба». Первое, и единственное слово, которое произносил внятно и четко лет до трех, было слово «нет».

– Вася, хочешь кушать? – спрашивала мама ласково.

– Нет! – орал Вася.

– Вася, пойдем купаться?

– Нет!

– Вася, ты же хороший мальчик!

– Нет!!!

– И кто из него вырастет? – причитали бабули из парка.

Хуже Васи был только мальчик Саша с четырнадцатого этажа. Если Вася кричал в парке, то Саша устраивал сцены на первом этаже – не хотел идти домой. Он ложился на грязную лестницу, делал глубокий вдох и на одной ноте гудел: «А-а-а-а-а-а-а!» Мимо шли соседи, консьержка выбегала из своей комнаты, Сашина мама пыталась его поднять, грузчики заносили чью-то мебель, а Саша лежал на проходе и гудел. Он гудел, а Вася стоял и не мог на него насмотреться.

– Васенька, пойдем домой, – просила мама.

– Нет! – отвечал он

– Саша, вставай, хватит, – причитала мама Саши.

– Нет! А-а-а-а! – вопили оба мальчика.

– А вот как я сейчас ремень возьму со стены и надаю обоим по первое число! – подключалась консьержка.

Саша в ответ на угрозу устраивался на ступеньках поудобнее, а Вася присаживался на корточках рядом и звонко бил лопаткой по плитке.

– Ну что? Опять забастовка? Чего требуем? Каши недокладывают? – веселились соседи.

Кстати, Саша тоже долго не говорил. Моя и Сашина мамы ненавидели анекдот про непрожаренный бифштекс, в котором мальчик молчал-молчал, потому что «до этого все было в порядке». Этот анекдот им на лестнице рассказали все соседи не по одному разу.

Мама, кстати, вызывала врача, чтобы проверить строение гортани у Васи, а Сашина мама у психолога проверяла сыну голову. Маме сказали, что у Васи проблемы в голове, а Сашиной маме – что в гортани. Сейчас, кстати, эти мальчишки вступают в подростковый возраст – мамы им слово, а они – десять в ответ. Кошмар.

Тут мама шла с продуктами и долго ждала лифт. К ней подошла консьержка и шепотом спросила:

– Ну, как, говорит?

– Что? – не поняла мама.

– Дочка ваша хоть «мама», «папа» начала говорить?

– Нет. Рано еще...

– Вот и Сашина сестричка молчит пока, а ей уже годик, – доложила консьержка и, вздыхая, пошла мыть лестницу.

Бабушка стояла на пороге в ярко-зеленой кепке, обмотанная зеленым шелковым шарфом.

Я смотрела на нее внимательно и «держала улыбку».

– На. – Бабушка протянула мне игрушечную лошадку с длинной гривой.

У меня все еще режутся зубы, и я жую все, что мне дают в руки, поэтому я послушно взяла лошадь и засунула гриву в рот.

– Там еще расчесочка маленькая и ведерко, – сказала бабушка.

Я засунула в рот резиновое ведро и начала его разжевывать.

– Мам, там у Симы во рту волосы, и она сейчас ведро проглотит, – объявил Вася, который по привычке за мной следит. – Я бы ее надолго с бабушкой не оставлял. Она же не я – еще не привыкла.

– Зачем ты ей эту лошадь привезла? – выскочила из кухни в коридор мама. Она стучала по моей спине, помогая отплеваться синтетической гривой.

– Ладно, – согласилась бабушка. – Симочка, какое у тебя красивое платье, а заколочка какая... И вот эти, как их, кружавчики... Господи, с тобой же даже поговорить не о чем...

– С ней не обязательно говорить о моде, можно про кино и книжки, она все равно ничего не понимает и ответить тоже не может, – сказала мама.

– Почему? – удивилась бабушка. – Она, что, совсем девочка? Даже на голову?

– Она еще маленькая! – напомнила мама.

– Бабушка, я тебя научу с ней играть, смотри, вот фигурки, вот прорези, в них нужно засовывать фигурки, – пришел на помощь Вася.

– Нет, это скучно, – отмахнулась бабушка. – Сима, смотри!

Бабушка взяла кастрюлю, надела ее на голову и ударила по ней половником, после чего покачнулась и упала на пол, опрокинув стул.

Я заревела. Вася закатил глаза.

– Сима, бабушка придуривается, не ори, – сказал он.

Бабушка бойко вскочила на ноги, надела кастрюлю мне на голову и шибанула половником.

Я легла на пол и замерла. Я уже не кричала, не тянула к Васе руки в поисках спасения. Просто лежала и не двигалась. Только хватала воздух ртом, как выброшенная на берег рыбка. И глаза пучила так же.

– Прекрати! – заорала мама. – Вася, забери сестру!

Бабушка обиделась, ушла в коридор, нацепила кепку, обмоталась шарфом и приготовилась хлопать дверью.

– Вообще-то у меня остеохондроз, инсульт, позвоночник, и мне семьдесят лет. А тебе вечно не угодишь! – сказала она.

– Какой инсульт? – ахнула мама.

– Двусторонний! – ответила бабушка.

– У меня с вами инфаркт будет, – сказал Вася решительно. – Мама, иди поспи, бабушка, езжай в свою деревню, я тебе позвоню, если что. Сима, пойдем, я за тобой посмотрю.

Мне кажется, бабушка относится к маленьким детям как к животным. Она просто не знает, чего от них ждать.

Например, Вася с бабушкой пошли в цирк, где можно было сфотографироваться, сидя на пони. Вася долго гладил пони, дергал его за хвост, чуть ли не целовал. Пони понуро стоял и никак не реагировал. Когда бабушка подошла к фотографу расплачиваться, пони очнулся от спячки и лягнул бабушку в живот. Бабушка закричала от неожиданности и страха, Вася закричал от восторга, а фотограф закричал на пони. Они так кричали, что все сбежались и стали смотреть. Бабушка стаскивала внука с пони и лягала бедное животное, чтобы дать сдачи, пони пытался еще раз лягнуть бабушку, а фотограф вообще не знал, что делать в такой ситуации.

В следующий раз, когда бабушка повела Васю в цирк, он захотел сфотографироваться с удавом. Удав лежал шарфиком на Васиной шее, он его гладил и чуть ли не целовал.

– Бабушка, он теплый, давай ты тоже сфотографируешься! – умолял Вася.

– Нет, – отвечала бабушка.

– Ну, пожалуйста, смотри, какой он хороший, – просил Вася. – А ты будешь как бабушка удава.

Бабушка сдалась. Когда фотограф водрузил удава на пышную бабушкину грудь шестого размера, тот начал сворачиваться кольцами, устраиваясь поудобнее.

– Ай, ой, – испугалась бабушка.

– Не бойся, – радостно подбадривал ее внук. – Ты его погладь.

– Снимите его, – попросила бабушка. – Он меня душит.

– Это он тебя обнимает, – восторженно объяснил Вася.

Бабушку от удава отлепляли всем фойе. Это тоже было впервые в истории цирка. Фотограф тянул удава, Вася – бабушку, а бабушка произносила не вполне цензурную речь.

В зоопарке бабушка чуть не подралась с обезьяной, с которой в очередной раз решил сфотографироваться Вася.

– Убери руку, – злобно процедила бабушка, когда фотограф выстроил стандартный кадр: обезьяна обнимает человека.

– Что? – не понял фотограф.

– Пусть он уберет руку, – сказала бабушка.

Обезьяна в этот момент обняла бабушку со всей страстью и полезла целоваться.

– Убью, – пообещала бабушка то ли обезьяне, то ли фотографу.

Обезьяна надула губы и сделала «брррр», оплевав бабушку слюной. Бабушка плюнула тоже. Вася лежал на асфальте и покатывался со смеху.

– Ну, вы, женщина, вообще, – не одобрил бабушкиного поведения фотограф.

Когда они фотографировались с голубями, белая голубка села бабушке на голову и накакала.

– К счастью, – сказала, нервно хихикнув, дрессировщица.

Бабушка произнесла то, что дети слышать не должны.

А милый пудель с заколочкой на челке цапнул бабушку за руку. Бабушка схватила пуделя за лапу и не отпускала. Пудель еле вырвался и убежал. Другой пудель упирался всеми лапами и отказывался садиться бабушке на колени, хотя его и подтаскивали на поводке. Бабушка сидела с видом «только попробуй, подойди...».

Вася еще мечтает затащить бабушку к тиграм и в бассейн с дельфинами.

Все родители немножко сумасшедшие. Не без странностей. Вот мама, например, иногда забывает, кто я.

– Кто это к нам пришел? Что за девочка такая? – спрашивает она, когда папа приводит меня на кухню завтракать.

Она что, не может запомнить, что я ее дочь?

Или вот другая странность.

У меня есть любимый плед – с лосями. Я все время с ним хожу. Иногда прячусь под ним. Но только голову. Но мама каждый раз ахает:

– Где Сима? Где наша девочка? Куда пропала?

Я выбираюсь из пледа, чтобы она меня увидела.

– Вот Сима! – радуется мама, а я прячусь снова.

– Где Сима? Куда опять пропала?

И так раз двадцать. Мама никак не может понять, что я сижу под пледом и никуда не пропадаю. Но она так радуется, что я играю с ней в «прятки».

Еще они с папой никак не могут отличить голос девочки от голоса мальчика. Я их зову из комнаты, чтобы они дали мне попить, а мама каждый раз спрашивает:

– Это Сима или Вася зовет?

– Сима, наверное, – отвечает папа.

А однажды они меня даже напугали. Я тогда еще ела кашу из пачки. Мама достала из шкафа одну пачку и поставила на стол. Пачка покачнулась и упала на пол. Мама подняла ее с пола и опять поставила. Пачка несколько раз подпрыгнула на столе и замерла.

– А-а-а-а! – закричала мама.

На крик прибежал папа.

– Что? – спросил он.

– Пачка, она прыгает, – ответила мама.

Папа посмотрел на лежащую неподвижно на столе пачку.

– Ты до нее дотронься, – предложила мама.

Папа дотронулся, и пачка опять подпрыгнула.

– Там мышь! – опять закричала мама.

Папа подхватил пачку и выбросил ее на балкон. Дверь они закрыли и смотрели на пачку через окно.

– Откуда у нас мыши? Я ее из шкафа достала. Она закрытая.

– Может, она еще на складе в пачку залезла, – предположил папа.

– Надо ее выбросить на улицу, – предложила мама.

– Выброси, – согласился папа.

– Нет, лучше ты, я мышей боюсь.

– Я тоже.

Пачка лежала на балконе. Больше не прыгала.

Мама подождала еще несколько минут и на совке занесла ее на кухню. Пачка как пачка. С кукурузной кашей.

– Может, мне показалось? – неуверенно сказала мама.

– И мне тоже показалось? – спросил папа.

– Должно же быть какое-то логическое объяснение. Мышь прогрызла бы упаковку и съела всю крупу в шкафу. А пачка закрыта. И срок годности еще не истек.

– Тогда я не знаю.

– Родители, вы в школе вообще учились? – подал голос Вася, который прибежал на кухню, услышав про мышь. – Про вакуум и давление слышали? Наверняка там просто воздух скопился, а вам нужно валерьянку попить и детей не пугать.

Вася открыл пачку и показал, что в ней никого нет. Но мама все равно выбросила эту кашу и сразу вынесла мусор. Все-таки женщины не умеют мыслить логически, а мамы тем более.

Сейчас я уже начала понимать, что у нас не совсем обычная семья. Во-первых, по ночам ко мне подходит папа, а не мама, хотя мама клянется, что это делает именно она. Правда, иногда она даже не помнит, что вставала. Так было еще с Васей. Но тогда мама болела и врач запретил ей вставать по ночам, иначе она падала в обмороки днем, а бледная, лежащая на полу мама никому не нужна. К тому же папа бегает быстрее мамы. Пока мама сообразит, что нужно встать, взять бутылочку с водой, найти выброшенную соску и вытащить мои ноги из прорезей кроватки... В общем, до нее не сразу доходит. Мама только опускает одну ногу с кровати, а папа в этот момент уже все сделал, тогда маме ничего не остается, как опять лечь и снова уснуть.

А еще мама не любит со мной гулять. Она вообще гулять не любит. И парк наш не любит, и синичек с белочками тоже. Ей кажется, что это – потерянное время, за которое она успела бы сварить для меня новый полезный супчик. В те несколько раз, когда мама выходила со мной гулять, она хотела в туалет, выпить кофе, срочно позвонить и почитать, чего сделать на прогулке совершенно невозможно.

Со мной гуляет папа. Его любят все мамы в округе. И бабушки тоже. Потому что бабушки помнят, как папа гулял с Васей, а теперь гуляет со мной.

Папа считается на площадке идеальным отцом. К нему регулярно подходят мамы и заводят разговор – сколько зубов у вашей девочки? А завтра дождь обещали? Папа отвечает вежливо, но отстраненно, потому что я в этот момент норовлю забраться на горку и с нее упасть, чтобы папа отвлекся от чужой мамы.

А однажды мы пошли гулять втроем – папа, мама и я.

– Ой, а с Симой опять папа гуляет? А где же ваша мама? Что же она вас все время бросает? – подошла к нам какая-то женщина.

Мама в этот момент сидела на лавочке и смотрела не очень добро – она хотела в туалет и чашку кофе и уже двадцать раз пожалела о том, что согласилась на этот «семейный выход».

– Я здесь! – подала голос мама с лавочки.

– Кто? – не поняла женщина.

– Я – мама Симы и жена ее отца, – резко сказала мама.

Женщина подхватила коляску и удалилась.

На самом деле я понимаю, почему папа так нравится чужим мамам. Он ведет себя как мама, а не как папа. Потому что как папа ведет себя мама.

Мама, например, иногда уходит спать в другую комнату, чтобы я ей не мешала.

Или вот был случай. Папа вынес меня из ванной в полотенце.

– Ты будешь ее мазать кремом и одевать? – спросил он маму.

Мама сидела с Ваней на кухне и ужинала.

– Нет, не хочу, – ответила мама и даже не повернулась.

Папа вздохнул и пошел мазать мне попу сам.

– Я что это вслух сказала? – спросила мама.

– Да, – ответил Ваня.

Мамой папа пугает Васю:

– Вася, быстро убирай комнату, а то сейчас мама придет, голову оторвет нам обоим.

И Вася быстро все убирает, потому что мама точно оторвет голову.

А на прогулке у папы всегда есть влажные салфетки, семечки, печенье, сок, книжка, игрушки и много других мелочей. Он так собирается, что мы можем прожить в парке неделю. Он никогда ничего не забывает. Не то что мама, которая салфетки может попросить у случайной прохожей, печеньем нас накормят знакомые, а корм для синичек и белочек мама достанет из кормушки и даст мне.

Нашего папу другие мамы всегда ставят в пример своим мужьям, которые, как моя мама, сидят на лавочке, а не ползают по песочнице, мерзнут, одетые не по погоде, и мечтают о том, чтобы поскорее вернуться домой и выпить чашку кофе.

Папу я называю «мама».

– Я папа, – говорит он, – мама вон, на диване сидит.

– Мама, – говорю я, и папа почти плачет от счастья.

Вообще-то папа совершенно не умеет готовить. Как девочка, я уже это понимаю. Правда, он умеет варить кофе для мамы. И делает это каждое утро, потому что, если в маму не влить литр кофе, она, как я будет ходить, пошатываясь, и биться об углы. Мама совершенно не умеет вставать по утрам. Даже Васю в школу проводить не может. Поэтому утром нами занимается папа.

– Это – миф, что я жаворонок, – однажды грустно сказал он. – Просто жизнь так сложилась.

Обычно мама с вечера варит нам кашу. Но папа тут решил приготовить Васе омлет.

– Мам, ты спишь? – зашел Вася к маме в спальню.

– М-м-м, – ответила мама.

– Мам, ты спи, конечно, но можешь ответить на один вопрос? – тихо спросил Вася.

– Не сейчас, – буркнула мама.

– Потом будет поздно и неактуально.

– Что? Что случилось? – открыла наконец глаза мама.

– Вот. – Вася поставил ей на одеяло тарелку.

– Что это? – спросила мама.

– Именно это я тебя и хотел спросить. Что это и можно ли это есть? Попробуй.

– Не хочу. – Мама понюхала то, что лежало на тарелке. – Дай папе, пусть он попробует.

– Не могу. Папа это мне приготовил. Утверждает, что это – омлет. А ты как думаешь?

– Думаю, что это гадость, только папе не говори.

Мама поковыряла вилкой масляную жижицу, плескавшуюся на тарелке.

– Есть это нельзя? – уточнил Вася.

– Выброси, – посоветовала мама. – Сейчас я тебе бутерброд сделаю.

Папа в это время был в душе. Когда он вышел, Вася сидел над чистой тарелкой и ел бутерброд. Мама мыла посуду, которой после папиного омлета была завалена вся раковина. Он почему-то испачкал две сковородки, крышку от самой большой кастрюли, ковшик, в котором мама варит мне компот, и мамину любимую турку, в которой он сварил для себя яйца вкрутую.

– Вася! Ты все съел! – обрадовался папа. – Тебе понравилось?

– Угу, – ответил Вася и посмотрел на маму.

Папа был страшно счастлив и горд собой.

На следующее утро он опять приготовил Васе омлет и на следующее утро тоже. Вася уже не будил маму и тихо выбрасывал все в мусорку.

– Мама, скажи папе, чтобы он больше не мучил ни меня, ни себя, – попросил маму Вася. – Я думал, у нас яйца закончатся, но папа новую упаковку купил.

– Хорошо, скажу, – пообещала мама.

Маме папины кулинарные подвиги тоже надоели – она каждое утро мыла посуду после завтрака. Это она еще не видела, как папа готовит.

Он никак не может понять, что венчик для сбивания яиц не помещается в ковшик для компота. А догадаться, что яйца можно взбить вилкой, как делает мама, тоже не может. Сковородку он накрывает то самой большой, то самой маленькой крышкой. А еще я стала доставать до рычажков на плите, о чем папа не знает, и включаю ее на полную мощность. Поэтому омлет снизу всегда подгорает.

Папа, как мне кажется, никогда не спит и всегда готов со мной поиграть. Даже ночью. Стоит мне только его позвать, как он тут же вскакивает и кидается к моей кроватке. Вот маму вообще не дозваться. Она, конечно, меня слышит, но делает вид, что крепко спит. Я-то видела, что она открыла глаза, посмотрела на меня и притворилась спящей. Единственное, что ее может поднять ночью, – это если я засуну ногу между прутьями кроватки да так, что вытащить не могу.

С папой интереснее играть. Только он ляжет, как я опять его зову. И он подскакивает и подходит. А если я сижу в кроватке, то папа сразу берет меня на руки, носит по квартире и поет песни. Я уже большая, и мне на руках не очень удобно – ноги свисают и голова. Но я не ною, потому что мне нравится, как папа поет. Один раз ночью я даже считала, сколько раз может подскочить папа и как быстро. Мне кажется, он чемпион по вставанию к ребенку – раз двадцать за ночь подходил. Потом я сбилась со счета и захотела спать. К тому же в это время уже встала мама, а это означало, что мне лучше уснуть.

Правда, я так и не могу понять, как может спать мама, если рядом с ней все время кто-то, то есть папа, подскакивает, включает и выключает ночник, бегает кругами, стучит ящиком тумбочки, поет, бьется о мебель и ругается. Папа еще удивляется, почему я не засыпаю быстро. Попробуй тут усни.

Но самое ужасное, когда папа меня будит. Я ведь живой человек, и мне снятся всякие сны, и я во сне тоже иногда разговариваю, то есть издаю звуки. Это совсем не значит, что я хочу пить или мне жарко. Но папа встает и начинает меня поить, менять памперс, укрывать, переворачивать. Тут я, конечно, просыпаюсь. Но совсем не потому, что мне так хотелось. Меня папа разбудил своим тисканьем.

Иногда я все-таки сплю всю ночь, потому что папу тоже жалко. Я смотрела мультик про Смешариков, и там у кролика условный рефлекс – если хлопнуть в ладоши, то он тут же засыпает. У папы такой же рефлекс на диван. Он когда на него садится, то даже сидя может уснуть. Только делает он это тогда, когда все остальные не спят. Вася играет в своих солдатиков – у него сражение. Мама начинает елозить по полу тряпкой в той комнате, где спит папа. А я забираю у него свой любимый плед, которым он укрывается. Да, еще я стала дотягиваться до выключателей и все время то включаю, то выключаю свет. Поэтому бедный папа лежит скрючившись, закрыв от света глаза рукой, а уши – книжкой. Мама заканчивает мыть пол и начинает разбирать книги, как будто другого времени нет. Я хочу посмотреть мультики по телевизору, а Вася – поиграть в компьютер. Поэтому мы все собираемся вокруг спящего папы и говорим шепотом.

– Тихо, папа спит! – шипит на Васю мама.

– Я знаю! – отвечает он. – Я ему не мешаю! Это ты ему мешаешь!

Я не умею говорить шепотом, поэтому пою песенку.

– Сима, тихо! – говорят мне Вася с мамой.

– Вася, ты уроки сделал? – опять пристает мама.

– Да, мне чуть-чуть осталось!

– А музыка?

– Мама! – не выдерживает Вася. – Я все помню!

– Не кричи, папа спит! – кричит мама.

Папа уже, конечно, не спит.

Мне уже полтора года, и с каждым днем с родителями становится все интереснее.

Папа со мной никогда не спорит. Я хлопаю ресницами, надуваю губы, и все – папа становится пластилиновый.

Вот недавно он решил, что мне вредно слушать песенки из мультфильмов по компьютеру. И запретил, сдвинув брови. Я всего лишь два раза крикнула – и все: он опять разрешил. Еще ему нравится со мной рисовать. Каждое утро он сажает меня на колени, берет в руки офицерскую линейку и обводит кружочки и квадратики. Я ему подаю карандаши. Мне кажется, папе это рисование для успокоения нервов нужно больше, чем мне.

А Вася стал на меня все сваливать.

– Кто это разлил? – спрашивает мама, глядя на лужу от сока на полу.

– Сима, – говорит Вася, хотя это сделал он.

– А кто помял тетрадь по русскому?

– Тоже Сима – она ее в рот запихнула, – не моргнув глазом, отвечает Вася.

Один раз такое действительно было, но только один раз, потому что тетрадь оказалась невкусная.

Маме сейчас совсем не до меня. Она занята Васей. Брат так сильно перенапрягся в школе, что у него начался нервный тик. Мама сначала думала, что это у него из-за длинных волос – маме нравятся длинные волосы у детей, и Васю она не стрижет. Меня она тоже не стрижет, потому что мечтает заплетать мне косички, поэтому я хожу заросшая, лицо залеплено волосами, челка лезет в глаза, а мама бегает за мной с расческами и заколками, которые я все равно срываю.

Так вот, мама лечит Васю всем, чем только можно. Но Вася все равно трясет головой. А я за ним начала повторять, потому что все за ним повторяю. И мы вдвоем трясем головой. Из-за этого у мамы начался нервный тик на правом глазу, а у папы, который все это наблюдал, – межреберная невралгия.

Мама ужасно нервничает.

– Вася, пожалуйста, делай скидку! – просит она, когда забывает, что обещала Васе заполнить анкету для родителей, помочь подготовить доклад, написать сочинение и дать деньги на экскурсию.

– На что? На возраст? – шутит Вася.

Мама юмор у нас не всегда понимает. Иногда она сразу обижается и начинает плакать. Как и в этот раз.

– Я, что, старая? – спрашивает мама папу.

Папа благоразумно молчит, как делает всегда, когда мама задает дурацкие вопросы.

– Мам, ну согласись, что уже не девочка, – отвечает Вася, пытаясь исправить ситуацию новой шуткой.

Мама опять заливается слезами.

– Мама, ты еще две недели назад обещала сходить со мной в магазин и дать деньги на пирожки. Я живу на свои сбережения. У меня уже копилка тощая стала, – говорит Вася.

– Какие у тебя еще ко мне претензии? – спрашивает мама.

– Большие, – вздыхает Вася.

– Огласите весь список, пожалуйста, – шутит мама, хотя у нее глаза на мокром месте.

– Так с ходу я не могу сформулировать, – отвечает Вася, и мама заливается слезами.

– Ничего, – гладит ее по голове Вася, – больше поплачешь, меньше пописаешь.

Вообще-то это бабушкино выражение. В адрес мамы. Вася его, оказывается, запомнил. Но лучше бы промолчал, потому что у мамы не только дергается глаз, она еще и заикаться начала.

Я уже начала понимать, что многие мамины проблемы и страхи из-за бабушки. Что-то рассказывала мама, что-то бабушка, что-то папа. Я слушала и пыталась представить, какой мама была в детстве, а каким – папа.

Маму, например, бабушка в детстве держала на диете – потому что она была толстая. Пирожное можно было съесть только в воскресенье. А хлеб только черный. Наверное, поэтому мама впихивает в меня булки, печенье и горбушки, а сама ничего не ест. Только по вечерам, когда думает, что ее никто не видит. Она очень любит мои баранки и пряники. Может съесть целый пакет. Потом, правда, будет страдать и взвешиваться по три раза на дню, но ничего с собой поделать не может.

– Был же целый пакет баранок! Только вчера покупал, – удивляется папа.

– Не знаю, съели, наверное, – отвечает мама.

Бабушка кормила в детстве маму инжиром и чечевицей. Не потому что было полезно, а потому что чечевицы всегда было в доме полно, а инжир рос как трава. Я терпеть не могу ни инжир, ни чечевицу, но мама впихивает в меня и то и другое. Это как кизиловое варенье, которое мама помнит с детства и варит его сейчас. В доме никто кизил не ест, но она каждый год варит несколько банок, которые стоят в холодильнике и портятся. У мамы не поднимается рука его выбросить или отдать.

Когда у нее депрессия, ну ей просто грустно, она начинает обустраивать дом. Папа этого очень боится – он вообще боится всех изменений. И маму в такие моменты тоже.

Это было, когда я только родилась. Папа проснулся и увидел, что мамы рядом нет. В комнате у Васи ее тоже не было. Папа нашел маму на кухне – она сидела на стуле и держала в руках ножницы. Горела только маленькая лампочка.

– Маруся, с тобой все в порядке? – спросил испуганно папа, посмотрев на часы. Было три часа утра.

– Да, а что? – удивилась мама.

– Почему ты не спишь? – спросил папа, пугаясь еще больше.

– Мне холодильник надоел, – ответила мама, – белый, раздражает.

– Хорошо, – сказал осторожно папа, – завтра купим другой, красный. Пойдем спать?

– Не надо красный, – ответила мама.

– А какой ты хочешь? Купим какой захочешь. Пойдем спать, а?

Папа шагнул к маме и наступил на разбросанную по полу бумагу. Только сейчас он увидел, что весь пол завален бумажными цветами и обрезками. Мама сидела над клейкой лентой и вырезала цветочки так, чтобы они были разной формы и разных размеров.

– Хочу цветы, – решительно сказала мама.

– Завтра тебе куплю, – пообещал папа.

– Нет, хочу холодильник в цветах. Прямо сейчас.

До утра мама вырезала цветочки, обклеивала ими холодильник. Уснула только под утро. Папа ее не будил и унес меня к Васе.

Теперь у нас холодильник в цветах. Кстати, очень красивый. Мама, когда его открывает, улыбается. А папа тяжело вздыхает, вспоминая ту ночь.

Это еще что. Когда Вася был маленьким и болел, мама от него не отходила ни на шаг. Как только Васе стало легче и он пошел на поправку, мама уехала. Пропала на целый день. И к телефону не подходила. Приехала поздно вечером, когда папа уже не знал, что думать.

Мама, не сказав даже «здрасьте», пошла на кухню и начала громыхать стульями. Целый день она ездила по магазинам и подбирала ткань для обивки, степлер и скрепки. Потом всю ночь сидела на полу с отверткой, развинчивала стулья и щелкала мебельным степлером. За ночь она перетянула обивку на всех стульях. Так она переживает стресс. Лечится.

В последнее время она папу стала беречь. И больше не пугает его по ночам. Но есть верная примета – если мама с улыбкой ставит утром тесто и потом полдня лепит пельмени, печет кексы или пироги, значит, ей совсем плохо.

Я стала понимать, почему мама не любит гулять. Люди очень-очень странные бывают. И дети тоже. Вот, например, гуляла я с папой и на детской площадке столкнулась со своей знакомой Соней, которая гуляет с бабушкой. Соня выходит гулять очень красивая – в розовом комбинезоне, белой шапке с бантиком и розовых перчатках. Ей нельзя падать, валяться в канаве и садиться попой в песочнице. И в коляску с ногами ей тоже нельзя залезать. Ей можно только красиво стоять, чтобы не испачкаться.

Я гуляю в синих штанах, которые мне достались от Васи, в его синих сапогах и шапке неопределенного цвета, потому что мама ее неудачно постирала и она полиняла. Мне нравится валяться в канаве и вставать в коляске. А если мне запретить это делать, то я буду кричать и валяться не только во всех канавах, но и в лужах.

– Разве так можно? У вас педагогическая запущенность, – сказала папе Сонина бабушка. – Сима, не подходи к Соне, ты ее испачкаешь. Соня, отойди от Симы, она грязная. Почему вы не смотрите за своим ребенком? Она у вас вся мокрая и наверняка простудится.

Папа кивал и молчал, как всегда. Он вообще не спорит с женщинами.

Раньше мне было жалко Соню, и я всегда старалась затащить ее в песочницу поиграть. Соне за это доставалась от бабушки, которая вытирала ее с ног до головы салфетками и неслась с ней домой. Но за те пять минут, пока мы играли, Соня успевала и песок поесть, и лопатку облизать, и испачкаться. В этот раз я подошла и приложила свои грязные перчатки к ее розовому комбинезону. А потом еще толкнула, и Соня упала в самую большую лужу. Она была даже грязнее меня, чего еще ни у кого из детей на площадке не получалось. Как кричала ее бабушка на моего папу! Соня, конечно же, заплакала. Папа посадил меня на шею и понес в парк, подальше от Сони и ее бабушки. В следующий раз я решила ее опять испачкать и затащить в песочницу.

Соня – девочка, и я – девочка. Мы друг друга понимаем. А вот мальчиков я совсем не понимаю. Мальчики только с виду такие боевые и решительные. На самом деле они хуже девочек. У меня есть детская коляска. Я не люблю, когда ее кто-то берет. Не люблю – и все. Не потому что жадная, а потому что коляска – моя. А Вадик ее взял. Я один раз ему дала понять, чтобы он отдал коляску, другой, он не понимал – убегал от меня с моей же коляской. В один из дней я подошла и сильно дернула коляску на себя. Я хоть и худенькая с виду, но рука у меня тяжелая – так папа говорит. Вадик упал и отпустил коляску. Даже заплакал и обиделся. И больше никогда не пытался ее взять – меня боялся. Вот и мальчик называется после этого. Никакой решительности.

Или вот еще был случай. Мы пошли гулять с папой. Я терпеть не могу перчатки – они мне мешают, и я их снимаю. Поэтому на меня надевают перчатки до локтей, без пальчиков, для младенцев. Я их снять не могу. Но папа решил надеть на меня нормальные варежки. Я начала кричать.

– Да пусть без варежек сидит, замерзнет – наденет, – посоветовала проходящая мимо женщина с двумя собачками.

– Что ты скандалишь на весь парк? – сказала женщина мне. – Плакса-вакса.

Папа ее почему-то послушал и перестал натягивать на меня варежки. Чтобы я замолчала, он дал мне баранку.

Одна из собачек женщины тут же ко мне подскочила и вцепилась в мою баранку зубами. Собачка была маленькая, поэтому я ее не боялась. Я тянула баранку на себя, а собачка – на себя. Собачка рычала, а я – орала. Женщина стала тянуть собачку за ноги, а папа – меня за туловище. Мы с собачкой крепко держали баранку.

– Перетягивание каната я видел, а перетягивание баранки вижу впервые, – заметил Вася, который стоял и смотрел на нашу возню.

Мы с папой были сильнее, чем женщина с собачкой и уже должны были перетянуть баранку, но папа вдруг меня отпустил, а женщина в этот момент потянула собаку за ноги. Баранка осталась у нее во рту. Я заорала что есть мочи. Собака с добычей кинулась в овраг. Я побежала следом. Папа с женщиной бежали за нами и ругались.

– Дайте собаке мячик, а ребенку – другую баранку, – спокойно посоветовал Вася, но его никто не услышал.

Мы упали вместе. То есть я упала на собаку. Она заскулила и выпустила баранку из пасти. Я ее забрала. Так что мы победили. Потому что папа в этот момент подхватил меня на руки, а женщина вцепилась в свою собаку.

– Нельзя, фу, фу, – почти кричал папа, вытаскивая у меня изо рта грязную баранку. Он, наверное, перепутал меня с собакой, поэтому говорил «фу».

– Ты вся испачкалась! Я только вчера тебя мыла! Нельзя себя так вести! – причитала женщина над своей собакой, как будто она была девочкой.

– Нужно воспитывать своих детей, – сказала женщина папе.

– Наденьте на собаку намордник, – ответил папа.

– С вами даже погулять спокойно нельзя, – заключил Вася.

А еще мне нравится трогать машины, которые стоят вдоль дома.

– Нельзя, – ругается папа, – сигнализация сработает. Не трогай.

Но я, конечно же, трогаю и иногда бью по ним лопаткой.

– Сима, только не эту машину. Пожалуйста, отойди от нее, – сказал папа.

Я занесла лопатку над белым большим джипом. И вдруг сработала сигнализация.

– Сима! – закричал папа.

Я была ни при чем. В этот момент из подъезда вышла хозяйка машины, услышала папины крики и специально нажала кнопку на брелоке, чтобы машина запикала и замигала.

– Я думала, она испугается, – призналась женщина, которую я заставила все время нажимать на брелок. Если она переставала, я начинала кукситься.

– Нет, ей очень нравится, – ответил папа.

Я стояла и смотрела, как мигает и играет машина.

– Мне пора ехать, – сказала женщина.

Я заплакала и протянула к ней руки.

– Ну что мне с тобой делать? – ахнула женщина, и мы стояли еще минут пять.

– Простите. – Папе было неловко.

– Да нет, мне приятно, – ответила женщина, но очень грустно.

Я увидела кошку и отвлеклась от машины.

– До свидания, – сказал папа женщине.

– Приходите еще, – пригласила она.

Мама каждый раз возмущается – ну кто сказал, что с детьми должны гулять именно мамы? Почему если женщина не любит гулять с коляской, то на нее смотрят как на чумную. Есть же женщины, которые не любят готовить, есть такие, кто терпеть не может гладить или мыть посуду. Есть мужчины, которые не могут вбить гвоздь и не умеют водить машину. Почему гулять с коляской считается женским делом? Мама со мной выходит гулять только в крайних случаях.

– Ой, Сима вышла с мамой. Наверное, снег пойдет, – ахает консьержка.

Мама секунду думает, ответить или промолчать, и обычно проходит мимо.

– Ой, с Симой мама гуляет. Стадо мамонтов где-то сдохло, – встречает нас соседка.

На третьем мамонте мама не выдерживает и срывается – не всегда вежливо.

Было холодно. А в холод мама вообще не может гулять. Понимает ее только одна мама из песочницы, у которой на холод аллергия. Она признается в этом, краснея и бледнея, как будто это невесть какое преступление, потому что ее свекровь считает, что аллергия на пыльцу, цветение и цитрусовые – это заболевание, а аллергия на холод – каприз. Вот и гуляет бедная женщина, покрываясь на морозе коростой – на радость свекрови.

– Иди проветрись, тебе надо, – сказал как-то маме папа. – Сходи воздухом подыши.

– Не хочу, – ответила мама.

– Иди, лучше будешь себя чувствовать. Точно тебе говорю.

Мама не стала с ним спорить. Она говорит, что чем больше семейный стаж, тем меньше смысла спорить с мужем. Она надела старую куртку, шарф, шапку и взяла коляску.

– Пойдем, – сказала мама мне.

Я не узнала ее в одежде – никогда в куртке не видела. Я вцепилась в коляску, думая, что незнакомая женщина, которая говорит маминым голосом, заберет коляску. Всю прогулку я сидела не двигаясь и охраняла коляску.

– Будем кататься с горки, – решила мама.

Я не могла ей сказать, что с этой горки я не езжу – она для детей постарше и внизу нужно быть осторожной – там дерево. Мама села на ледянку, посадила меня на колени и съехала. Я под деревом прошла. Мама – нет. Она вляпалась в ствол лбом, не успев затормозить. К тому же отбила себе копчик.

Домой мы вернулись рано. Мама со здоровенной шишкой на лбу и синяком на попе. Я – чуть не плача, потому что так и не узнала маму в странной женщине в куртке.

– Ой, уже домой? – ахнула консьержка. – С мамой не понравилось гулять? Конечно, она же не умеет.

Мама проскрипела зубами.

– Как погуляли? – спросил папа, открыв дверь, и, только увидев мамино лицо, понял, что зря спросил.

– Полегчало не то слово, – ответила мама и пошла искать в морозилке лед, думая, куда его приложить – к копчику или к голове.

Я расту и уже многому научилась: открывать двери, шкафы и холодильник. Еще умею выбрасывать мусор, нажимать на кнопки и залезать на столы и стулья. Только родителям это не нравится.

– Сима, пальцы! – кричит папа, когда я закрываю дверь ванной.

– Сима, голова! – кричит мама, когда я залезаю под подоконник.

Мама обклеила весь дом защитными наклейками. Даже все розетки залепила. И теперь не сразу может включить утюг, закрыть плотно дверь и открыть шкаф.

Да, еще она не может постирать, потому что я все время нажимаю на стиральной машине не те кнопки. Белье становится то слишком сухим, то слишком мокрым, то без полоскания, то на самой длинной стирке. Мама пока не догадывается, что это я виновата, и изучает инструкцию по эксплуатации, думая, что это она не умеет включить машинку.

– Зачем ты роешься в мусоре? – спросил папа маму.

– Ищу расческу, – отвечает мама.

– Мама, где мои ручка и телефон? – спрашивает Вася.

– Посмотри в мусорном ведре! – отвечает мама.

Я действительно иногда бросаю в ведро то, что им нужно. Но мама тоже, бывает, вместе с чайным пакетиком выбрасывает маленькую ложку, а то и тарелку с остатками еды. Иногда она так устает, что путает мусорное ведро с холодильником. Масленку может выбросить, а мой памперс положить в холодильник и долго недоумевать – что протухло и откуда так пахнет. Но это даже полезно. Мама, пока ищет источник запаха, убирает ящик с картошкой и луком, выбрасывает пакет с кефиром, который взрывается у нее в руках, потому что скис уже недели три назад, и находит много других нужных в хозяйстве вещей. Например, самую удобную тарелку с остатками каши, которую зачем-то засунула в морозилку. Музыкальную открытку, которая сломалась и без конца пела, не замолкая, а мама ее засунула в морозилку, чтобы заморозить батарейку, и забыла. Мама решила, что батарейки надо замораживать, чтобы они испортились. Хотя вынуть ее из открытки и просто выбросить – было бы проще, но она до этого никак не додумается.

Там же, в морозилке, кстати, лежит еще одна моя игрушка. Это такая деревянная доска с прорезями и изображениями животных. Если правильно найти картинку и поставить в прорезь, животное издаст звук. Там есть лягушка, петух и даже рыба, которая булькает. Несколько ночей подряд, когда мама заходила на кухню, чтобы налить мне компот, игрушка срабатывала сама по себе – вдруг начинала квакать, или кукарекать, или делать то и другое одновременно. Мама подскакивала на месте от неожиданности, пока не догадалась запихнуть ее подальше. Почему-то она твердо уверена в том, что морозилка – самое надежное место и панацея от всех проблем. Она туда запихивает все, что хочет потерять.

– Нет, если верить законам физики, то ты в принципе права, – сказал Вася, доставая из морозилки мои игрушки и отколупывая их ото льда. – Но если верить логике, то совсем не права. Ой, здесь мой замороженный рыцарь! И мороженое, которое я из сока делал, когда мне было лет шесть! А это кто? – Вася вытащил пакет.

– Не помню. Похож на цыпленка, – ответила мама.

– Доисторического. Из мезозойской эры. Я его есть не буду, – сказал Вася. – А это что за камушки?

– Это не камушки, а бывшие пельмени.

– И это мы только один ящик открыли...

Папа все записывает в толстый ежедневник. Без него он не смог бы сделать ни одного дела. Мама тоже все записывает – на маленьких бумажечках, которые теряет и не может найти. Иногда папа забывает дома ежедневник, звонит маме и просит ее прочитать, что он там написал.

– Зв, кур, нет, мур, нет, это, наверно, не фамилия...

– Я понял – купить хлеба, – догадывается папа.

– Палки и два восклицательных знака, – читает дальше мама. – Я не знаю, что это значит.

– Это значит, что у Васи нет лыжных палок, он их еще в прошлом году потерял, и нужно купить новые.

– Именно сегодня? – спрашивает мама и смотрит в окно на еще не желтеющие листья.

– Нет, просто я вспомнил и боялся забыть, – ответил папа.

– Вит, мар, ср, – читает мама.

– Что тут непонятного? Срочно заплатить за квартиру, – поясняет папа.

– А «мар» как расшифровывается?

– Жена, то есть ты.

– Сейчас все брошу и пойду платить за квартиру, только сначала палки лыжные куплю, – язвит мама.

Папа еще долго ей рассказывал про необходимость все записывать и наводить порядок в бумагах, а мама написала папе на странице следующего дня: «Васе купить журнал, Симе – игрушку, жене – духи. Всех поцеловать. Позвонить теще и сказать что-нибудь хорошее».

На следующий день папа сделал все так, как написала мама.

Я не люблю, когда папа задерживается на работе. Мама тоже не любит. И Вася. Я прошусь к маме на ручки и не даю ей все убрать после ужина. А если она просит Васю со мной поиграть, то посуду она успевает помыть, а все остальное – нет. Вася разрешает мне достать все игрушки из шкафа и разбросать их. Мы играем в свалку – он разбирает диван и заваливает меня подушками. Я достаю все пледы и играю с Васей в прятки. Мама бегает по квартире, натыкаясь то на мой самокат, то на игрушечную коляску.

– Как это здесь оказалось? – спрашивает мама, увозя коляску из кухни, доставая большой мяч из ванной, а плед – из унитаза. Она безуспешно пытается вернуть все на место, но за нами не успевает. В это время пищит ее телефон, сообщая, что пришла эсэмэска.

Мама бегает по квартире и ищет телефон, который мы завалили диванными подушками.

Папа волнуется, что мама не отвечает, и шлет одну эсэмэску за другой. Поэтому телефон пищит все время.

– «Как вы?», «Что-то случилось?», «Почему не отвечаешь?», «Все в порядке?», «Ку-ку!», «Где вы?» – читает мама сразу шесть непрочитанных сообщений.

Она останавливается в коридоре, чтобы написать папе ответ. «Хор. норм.», – обычно отвечает она и бежит дальше. Но наступает на маленький мячик, падает на самокат и разбивает чашку, которую держала в руке.

В этот момент кричу я. Мама после купания забыла надеть на меня памперс и сразу надела пижаму. Пока мы с Васей играли, пижамные штаны я стянула с его помощью и ходила голая. Конечно же, именно в это время мне захотелось какать, но я же не виновата! Поэтому я захожу за штору и какаю там на ковер.

– Сима! – кидается ко мне мама и в последний момент останавливается. Она не знает, за что хвататься – то ли за меня, всю обкаканную, то ли лезть снимать шторы, то ли начинать чистить ковер.

– Фу, – говорит Вася, – у нас тут пахнет как в цирке. Сима, ты что, слон?

Мама уже в панике, потому что к приходу папы нужно все убрать – папа очень не любит беспорядка в доме. Когда мама держит меня под мышкой и несет в ванную – я по дороге продолжаю какать, – папа присылает очередную эсэмэску.

– Мама, у тебя телефон, – сообщает Вася.

– Я знаю! – кричит мама от отчаяния. – Что там?

– «Еду!» Это папа! Он едет! – кричит радостно Вася.

Я сижу в раковине под присмотром Васи, и мы вместе брызгаем водой на зеркало. Моими какашками засорило раковину, и скоро вода перельется на пол. Мама губкой и пятновыводителем оттирает ковер.

– Мам, у нас сейчас потоп будет! – кричит из ванной Вася.

Мама бежит в ванную и наступает тапкой на какашки. Она опять застывает на пороге и не знает, что делать – то ли спасать меня, то ли раковину, то ли бежать мыть полы.

Пока мама думает, я успеваю выдавить себе в рот пасту, запихнуть Васину зубную щетку так глубоко в рот, что меня вырывает. И я сижу уже не только в какашках, а еще и в рвоте и пасте.

– Пойду я лучше отсюда. – Вася убегает к себе в комнату и закрывает дверь.

Самое удивительное, что мама к приезду папы все успевает отмыть. Каждый раз я поражаюсь, как ей это удается.

– Ты бодренькая такая, – говорит папа, когда мама с безумными глазами открывает ему дверь.

Днем мама жаловалась на головную боль и слабость.

– Ну да, расходилась, – отвечает мама.

– Сима какала? – спрашивает папа, потому что этот вопрос его всегда волнует.

– Да, – отвечает мама, как будто ничего не было.

– Отлично, – радуется папа.

Мне кажется, что это очень правильно, что папа предупреждает о своем приходе. Потому что, если бы он приехал и увидел, как я бегаю голая и какаю по всему дому, обмазываюсь пастой, а Вася скачет на мяче по какашкам, он бы испугался и убежал.

Я очень люблю с мамой принимать душ. А она со мной нет. Пока мама намыливает шампунем голову, я стаскиваю с полочки все ее тюбики и баночки. Руками я их открыть не могу, поэтому открываю зубами.

– Сима, не бери в рот крем! – говорит мне мама, смывая с головы пену.

Я не спорю. Потому что крем не вкусный – я уже пробовала, а размазывать его по полу – интересно.

– Сима! – кричит мама и мокрая выскакивает из ванны. Ногой она наступает на пол, по которому я разлила бальзам для волос, и поскальзывается.

В ванной у меня много разных развлечений. Можно помыть руки в унитазе или просто понажимать на кнопочку. Можно полотенце мамино туда засунуть. Зубные щетки положить в стиральную машину и смотреть, как мама бегает и ищет их по всему дому. Папину пену для бритья разбрызгать на себя.

– Сима! Опять ты мое полотенце намочила! – кричит мама.

Она заворачивается в мокрое полотенце, которое я засунула в ванну, и мокрая бежит переодеваться.

Однажды я пошла следом. Мама быстро натянула брюки и футболку и выбежала из комнаты – за мной. Она не видела, что я шла следом. Я открыла дверь, чтобы было удобнее бежать, и попала дверью в маму, которая, как в мультике, впечаталась в стену.

– Ой, больно же! – закричала она.

Но больше всего я люблю набирать воду в ковшик и выливать его на пол из ванной. Жаль, что мама не разрешает мне в ванной играть.

А один раз, когда она вышла из ванной, я ее не узнала. У мамы было зеленое лицо. Я заплакала, когда она ко мне подошла.

– Сима, это я, только с маской, – сказала мама.

– Не пугай ребенка, – вмешался Вася. – С таким лицом нельзя на людях появляться.

А папа в ванной прячется. Он там одевается на работу, чтобы я его не испачкала.

Папа стоял в костюме и галстуке, а я только что позавтракала и была в слюнявчике. Ведь ничего плохого не сделала – только подошла и обняла крепко за ногу.

– А-а-а-а! Сима! – закричал папа.

– Иди переодевайся, – сказала мама, глядя на папины брюки со следами каши и йогурта.

Папа вообще перестал спать. Потому что он ушел спать в другую комнату, чтобы я его ночью не видела и не играла с ним. А мама совсем забыла, что сама его выгнала из спальни. Ночью мама проснулась и папу не нашла. Она обиделась, легла и снова уснула. Папа же всю ночь прислушивался к моим вскрикам и вообще глаз не сомкнул.

– Ты чего ушел? – спросила его мама утром с каменным лицом.

– Так из-за Симы... – начал оправдываться он.

– А если честно? – настаивала мама. – Что-то случилось? Ты меня разлюбил?

– Да нет же! Ничего не случилось.

– Я буду спать в гостиной, – сказал папа маме следующим вечером. – Мне кажется, Сима без меня лучше спит. Только не забудь, что я ушел. И не обижайся.

– Хорошо, хорошо, я помню, – сказала мама.

– Я ухожу в другую комнату, – разбудил папа маму ночью.

– А-а-а? Что? – не поняла одна.

– Я ухожу, – прошептал папа.

– Куда? – ахнула мама. – А я? А дети? Ты с ума сошел?

В этот момент я проснулась и заплакала.

– О господи! – вздохнул папа. – Сумасшедший дом!

Несколько дней папа спал в гостиной и оттуда бегал к моей кроватке. Маме очень понравилось спать одной, она ложилась по диагонали и крепко засыпала, так, что даже на мои крики не реагировала.

– Все. Я возвращаюсь, – объявил наконец папа. – Это теряет всякий смысл.

– Почему? – спросила мама, которая только-только начала высыпаться и престала подскакивать от того, что рядом кто-то ворочается, забирает одеяло, поправляет подушку и бурчит.

– Потому что, – отрезал папа. – Сима меня зовет по ночам. Она ко мне привыкла.

– Не могу понять, в чем дело, – говорил ночью папа, – зубы уже все вылезли, не болеет, почему она не спит? Скажи мне, почему она не спит?

– Не знаю... – простонала мама. – Давай об этом утром поговорим.

– Уже утро, четыре часа, – буркнул папа.

– Если ты сейчас же не ляжешь, я не знаю, что сделаю, – пригрозила мама.

– Я не могу, она держит меня за руку.

– Это ты ее держишь за руку! Отпусти ее и ложись!

– Кстати, раз уж ты все равно проснулась, нужно пижаму ей поменять и белье, мы компот пролили.

– Прямо сейчас? – Мама уже закипала.

– А что, она должна на мокром спать? – возмутился папа.

– Да, пусть спит на мокром. До утра ничего не случится. – Мама отвернулась к стенке.

Папа вздохнул и начал менять все сам.

– А где лежит наволочка? А есть нормальная простыня? У нас одно одеяло? – то и дело спрашивал он маму, которая, конечно же, не спала, но не двигалась и не отвечала. На самом деле она изо всех сил зажмурилась и считала овец.

– Ну почему она не засыпает? Почему? Уже пять утра! – закричал на всю комнату папа.

– Потому что это ты виноват! Ты никому спать не даешь! – с возмущением ответила мама. – Ни себе, ни людям!

– Ты сейчас поняла, что сказала?

– Давай утром разберемся, что я поняла, а что нет! Зачем ты ей чай делал? Тебе обязательно именно сейчас чай заваривать? У нее есть вода в поильнике.

– Она воду не пьет! Ей хочется чаю! – кричал папа.

– Да, она так тебе и сказала – не хочу воду, хочу чай. Не говори ерунды. Она вообще пить не хочет!

– Нельзя к ней не подходить! А меня она зовет, потому что ты к ней не подходишь!

– Это что, упрек?

– О господи!!!

Хорошо, что папа с мамой утром не помнят, как ругались ночью. Точнее, они помнят, что ругались, но было это прошлой ночью, или предыдущей, или на прошлой неделе...

Мы заболели. То есть заболел Вася. Мама выложила на кухонный стол гору всяких лекарств и начала его лечить. Капли в нос, сироп от кашля, таблетки для иммунитета. А потом заболела я.

– Почему? Почему все сразу? – восклицала мама.

Все очень просто. И вирус тут ни при чем. Просто Вася разрешал мне облизывать и грызть флакончик с каплями в нос и давал свою сопливую салфетку. А таблетку от иммунитета я достала сама и засунула себе в рот.

– Сима! – закричала мама, подхватила меня под мышки и начала выковыривать таблетку из-за щеки. – Плюнь немедленно.

Но я всегда все делаю наоборот, поэтому укусила маму за палец.

– Ай! – закричала мама.

Теперь в соплях ходили мы оба. Мама зажимала меня на диване и пшикала спеем в нос. Я отворачивалась, выкручивалась, и мама попадала мне то в глаз, то в рот. Ей приходилось меня хватать и бежать мыть в ванную.

– Вася, немедленно собери свои бумажные салфетки и выброси! – кричала она, пробегая мимо Васиной комнаты.

Весь дом был усыпан салфетками, как снежными комьями.

А потом заболел еще и папа. Невралгией. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Мама металась от папы к Васе и ко мне. На плите все время булькали кастрюльки – она заваривала шиповник, имбирь и другие травы. Остаток кухонного стола занимал ингалятор.

– На, выпей. – Мама ставила перед Васей кружку с отваром.

– Не буду, он горький, – говорил Вася.

– Пей, я сказала!

Вася морщился, давился, дул на свой язык, но пил.

На столе осталась кружка. Мама глотнула, думая, что это чай.

– Тьфу, что за гадость! – Она побежала выплевывать все в раковину.

– А я это, между прочим, пил. Почти целую кружку, – сказал Вася.

– Имбиря переложила, – догадалась мама.

– Ты хотя бы пробуй то, что детям даешь, – заметил Вася.

В этот же вечер мама дала папе вместо болеутоляющей таблетки свечку от температуры.

– Пей, – велела она.

– Ты уверена, что это таблетка? Не похоже, – осторожно сказал папа.

– Пей, не рассуждай! – прикрикнула на него мама.

– Хорошо. Я выпью. Ты иди, – ласково попросил ее папа.

Мама убежала к нам, а папа выбросил свечку в мусорное ведро.

Меня она намазала нутряным жиром, у которого был ужасный запах. Жир предназначался для Васи, а досталось все мне. Я чесалась, ерзала и елозила. Вася смотрел на меня с жалостью.

Васе мама накапала папиной валерьянки, и он сразу уснул. А папу посадила дышать над ингалятором. Папа так надышался, что забыл про невралгию.

– Ты чего? – спросил папа маму поздно вечером.

Она сидела на диване, положив голову на руки.

– Устала. Перенервничала, – ответила мама.

– Чего ты хочешь? Я все сделаю.

– Хочу снять номер в гостинице. Дня на три. Или хотя бы часа на три, – ответила мама.

Когда я только родилась, мама ходила на массаж.

– Сколько времени до следующей клиентки? – спрашивала она массажистку.

– Полчаса, – отвечала та.

Массажистка выключала свет, укрывала маму одеялом и уходила. Мама спала полчаса сном младенца. Иногда она уходила в кафе под домом, пила кофе и смотрела в окно, слушала разговоры людей за столиками, читала или просто смотрела в чашку с кофе и долго размешивала сахар. Она и сейчас так отдыхает.

– Скажи спасибо, что тебе этого хватает, – говорит бабушка, когда мама жалуется ей на усталость.

Бабушка совсем к нам не приезжает, но все про нас знает. Даже больше, чем мама.

– Не спорь с Симой. Она все равно на своем настоит. Не мытьем, так катаньем. С ней лучше соглашаться и дружить. Она жесткая. Вся в тебя, – говорила бабушка маме по телефону.

– Откуда ты знаешь? – удивлялась мама.

– Ты была такой в детстве. Сима – твоя дочь.

Это правда. Я все равно сделаю по-своему. Мне, например, нельзя выбегать на дорогу – там машины ездят. Я жду, когда папа или мама отвлекутся, и все равно выбегаю. И иду всегда туда, куда мне нужно.

– Она даже не оборачивается, – возмутился папа, когда я развернулась и пошла в сторону другой детской площадки. – Идет, и все. Как будто знает, что я побегу следом.

– А если не побежишь? – спросила мама.

– Она все равно уйдет. Упрямая, – ответил папа, – и обидчивая. Но отходчивая. И ласковая. Странно, но с тобой она никогда себя так не ведет.

– А зачем? Я с ней не спорю.

– Что мы будем делать дальше? – восклицает папа.

Мы с мамой сидели на диване и играли в кукольный театр. У мамы на руке была лисичка. Я уже говорила, что еще не совсем умею контролировать свои действия и совершенно не виновата в том, что случилось. Я откинулась на диван и врезалась затылком в мамин нос.

– А-а-а! – закричала мама.

– А-а-а! – заплакала я.

В комнату влетел папа.

Я рыдала и терла голову. Мама сидела и держалась за переносицу. У нее на руке по-прежнему была лисичка, так что казалось, что это лисичка держит мамин нос.

Мама побежала на кухню за льдом. Лисичка на маминой руке открывала холодильник, доставала лед и прикладывала к носу.

– Мам, ты чего, играешь с лисичкой в больницу? – спросил Вася.

– Нет, Сима меня головой ударила, – объяснила мама. – Да что ж такое?

У нее выпал из руки лед.

– А ты не пробовала игрушку с руки снять? – поинтересовался Вася.

Последнее время с мамой часто так бывает. Надевает на руку зайчика или собачку и так и ходит, хозяйством занимается. Еще удивляется, что ей неудобно.

Мама оставила Васю присмотреть за мной. Вася играл в солдатиков. Я сидела с ним рядом и смотрела.

– Где шлем? Где шлем от этого солдата? – спрашивал Вася. – Сима, ты взяла шлем? Мама, мы шлем потеряли!

Мама прибежала из комнаты.

– Что ты кричишь?

– Ты только не волнуйся, но мне кажется, Сима съела мой шлем.

– Какой шлем?

– Маленький, вот от этого солдата. Ты не можешь его у нее из живота достать? Он мне очень нужен! – попросил Вася.

Мама выпучила глаза и схватила меня на руки.

– Ты везде смотрел? Точно? – спрашивала она Васю.

– Везде. Точно. Только у Симы в животе не смотрел, – ответил он.

– Открой рот. Сима, открой рот, – попросила мама и засунула мне в рот пальцы.

Я ее укусила.

– За щеками нет, – сказала мама. – Ты уверен, что она его проглотила? Ты видел?

– Нет, не видел. Но ей много времени на это не надо. Раз – и все, – ответил Вася.

Мама не могла с ним не согласиться.

– Давай мы ее за ноги вниз головой подержим, – предложил Вася и, пока мама соображала, схватил меня за ноги и начал трясти.

– Сима, ну давай, выплевывай, – приговаривал он.

– Поставь ее! – закричала мама и опять меня подхватила.

Она держала меня на коленках и смотрела внимательно, как будто под ее взглядом я могла выплюнуть шлем. Потом она надавила мне на живот. Я заныла.

– Это ты ей на шлем надавила, – сказал Вася. – Точно в животе. Надо врача вызывать.

– Нет. Давай еще раз вместе поищем.

Мама с Васей облазили все углы.

– Нет, – сказал Вася.

– Вася, она его брала? – спросила мама. – В руках держала? Ты видел? Точно?

– Да, а потом проглотила.

– Почему ты так решил?

– Потому что шлема нигде нет.

– Я не знаю, что делать... – сказала мама.

– Мам, мне шлем нужен. И детям, по-моему, нельзя такие вещи глотать.

– Но посмотри на Симу. Она не плачет, не кричит. Значит, все в порядке. А шлем закатился куда-нибудь.

В этот момент я заплакала.

– Ну-ну. Я тебя предупредил, – сказал Вася.

Мама опять стала гипнотизировать меня взглядом.

– Она трет спину, не живот, а спину, – сказала мама Васе.

– Значит, шлем попал в позвоночник, – ответил он.

– Так не бывает.

– Ой, мама, чего только в жизни не бывает. Сама же про доктора Хауса смотришь.

Мама позвонила папе, и они еще час обсуждали вызывать врача или нет. Я то плакала, то успокаивалась.

Шлем нашелся, когда мама повела меня купаться. В памперсе.

– Как он здесь оказался? – ахнула мама.

– Я же говорил, что проглотила. А потом покакала, – сказал Вася.

– Нет, просто засунула себе в памперс. Он кололся, вот она и плакала.

– А раньше нельзя было ребенку памперс поменять? – возмутился Вася. – Я бы тогда игру закончил.

– Вася! У меня чуть сердце не остановилось, а ты про свою игру! – возмутилась мама.

– Я что, неправильно говорю? Памперсы надо регулярно детям менять, – сказал он.

Иногда мама меня пугает. Это было вечером. Папа задерживался на работе. Мама налила мне в поильник сок. Я открутила крышку и вылила сок на пол. Мама сказала «нельзя» и вытерла пол. Но если мне сказать «нельзя», то я опять сделаю то, что нельзя. Я опять раскрутила крышку и вылила сок на пол. Мама снова его вытерла. Потом постояла на месте, пошлепала тапочками, которые прилипали, вздохнула, набрала воды, добавила моющее средство и помыла полы еще раз. Вася ужинал и, конечно же, не заметил, как я открыла шкаф, где стоят пакеты с крупой, мукой и сахаром, – вместо того чтобы есть, он читал журнал, который держал на коленках.

– Ой, бли-и-ин! – простонал он, когда повернулся.

Я засыпала весь пол чечевицей, рисом и вытряхнула на пол пакет с мукой.

– Воду из ведра не выливай, – предупредил маму Вася.

– Что там опять?

Она зашла на кухню и увидела меня всю в муке и засыпанный ровным слоем пол. Сверху все это я полила соком.

– Что теперь делать? – спросил Вася.

Мама взяла меня и понесла в ванную отмывать, а дверь на кухню просто закрыла.

– Мам, ты чего? – спросил Вася.

– Не хочу. Надоело, – ответила мама.

– Там же ужас что творится. Туда зайти нельзя.

– Вот мы и не будем заходить, – сказала мама спокойно.

– Оно само не исчезнет, – сказал осторожно Вася, который смотрел на маму с испугом.

– Не хочу. Утром уберу.

– Утром только хуже будет.

Мама продержалась полчаса. Потом взяла ведро, тряпку и пошла отмывать кухню. Мы с Васей тоже. Вася катался по полу босыми ногами – от плиты к столу. Я шлепала по лужам ладошкой. И тоже прокатилась – лбом прямо в стол.

Мама опять понесла меня в ванную отмываться, только забыла снять пижаму и поливала меня из душа прямо в пижаме.

– Заодно и постирались, – заметил Вася.

– Пойдешь со мной, посидишь на кухне? Чайку попьем, – предложил вернувшийся вечером папа.

– Нет! – рявкнула мама. – На кухню я сегодня больше не зайду. И только попробуй ляпни мне заваркой на пол – убью.

Папа ничего не ответил и решил вообще чай не пить.

Папа купил мне красивую шапку. С меховым помпоном, с мишкой, расшитую стразами. Все мамы на детской площадке упали в обморок от моей шапки. Я в это время терла лоб варежкой, потому что шапка кололась и лезла на глаза.

– Ее постирать нужно, – посоветовала бабушка. – Она подсядет и помягче станет.

У мамы очень плохо складываются отношения со стиральными машинами. Они ее не выдерживают и ломаются. На самом деле мама сама виновата, потому что может постирать мобильный телефон, бумажную салфетку и Васины игрушки. А еще она не умеет раскладывать вещи по цветам, поэтому мои розовые кофточки становятся то зелеными, то синими. А одну шапку с шарфиком мама так постирала, что их теперь носит плюшевый медведь.

Я в новой шапке съехала с горки головой вниз. Вечером мама решила ее постирать вручную. Стразы отвалились и посыпались в раковину. Мама отвинтила шланг и начала выковыривать оттуда стразы. Кстати, нашла в шланге пробку от тюбика зубной пасты, несколько фишек для настольных игр и мою заколку. А еще удивлялась, что раковина все время засоряется.

Мама сидела на полу, вся в грязной воде, и привинчивала обратно шланг. Она собрала все стразы в ладонь и вдруг замерла на месте – задумчиво посмотрела на себя в зеркало, на резиновую прокладку, которую забыла поставить на место, когда прикручивала шланг, на грязный пол. Надо было все убрать, а потом пришить стразы к шапке. Мама решительно побежала на кухню и выбросила все стразы в мусорное ведро. Я от ужаса закричала, потому что мне были очень нужны эти блестящие камушки. Маме, конечно же, пришлось лезть в мусорное ведро, доставать все камни, отмывать их от остатков каши и луковой шелухи и весь вечер пришивать на шапку. Пришел с работы папа и увидел, что мама под тихий рокот телевизора умиротворенно сидит и занимается рукоделием.

– Ты так нервы успокаиваешь? – спросил он и нерешительно хихикнул.

– Нет!!! – закричала на весь дом мама. – Я спокойна!!! Совершенно!!! И нервы у меня в полном порядке!!! – Она уколола иголкой палец и кинула шапкой в телевизор.

– И незачем так орать, – сказал Вася. – Меня в школе на труде тоже заставляли крестиком вышивать и вязать на спицах, я же не орал.

Мама вообще в последнее время стала нервная. Пришел в гости брат Ваня, который живет отдельно.

– Слушай, ты можешь дать мне ключи от квартиры? – спросила его мама.

– Могу, а зачем? – удивился он.

В принципе, он не удивился такой просьбе. Его друзья часто просят ключи от квартиры, когда с девушками встречаются, но от мамы он такого вопроса не ожидал.

– На пару часиков. Я просто посплю, – сказала мама. – Я тебе даже все уберу.

– Лучше не надо. – При одной мысли об уборке Ваня оцепенел. – А папа в курсе?

– Нет. А зачем ему знать? – удивилась мама.

Тут Ваня совсем призадумался и даже перестал жевать мясо.

– Пойдем, я тебе фильм новый лучше закачаю и музыку, – предложил он. – Хочешь?

– Ладно, давай, – согласилась мама. – Заодно Симу покормим.

Меня продолжают кормить перед компьютером, когда папы нет дома. И мама включает не те песни, которые мне нравятся, а те, которые ей.

Например, песню Трубадура из «Бременских музыкантов». Мама застывает с ложкой на весу и даже забывает меня кормить. Может, ей тоже хочется, чтобы папа ей песни пел под окном? А еще она любит колыбельную Медведицы из мультика про Умку. Когда она ее слышит, вообще «зависает», как говорит Вася. И может уснуть, сидя на столе. Ну, про песню «мама – первое слово в каждой судьбе», я вообще говорить не хочу. Мама начинает рыдать с первых тактов и рыдает всю песню. Мы ее слушаем по нескольку раз на дню, и мама каждый раз начинает хлюпать и сморкаться. Я уже сползаю со стула и убегаю к Васе в комнату, а она продолжает слушать песни. «Позвони мне, позвони», «Мне кажется, что вы больны не мной», «Не отрекаются, любя».

– Мама, что творится в твоей голове? – говорит в таких случаях Вася.

Мама не любит водить машину.

– Все, сегодня за руль не сяду, – говорит она.

– Мама, забери меня из парка, я устал и домой не дойду, – звонит Вася маме.

– Посиди на лавочке, отдохни и иди домой, – отвечает мама.

– Между прочим, уже темно. И все друзья разошлись. А в парке маньяки, – сообщает Вася.

– Сейчас приеду, – быстро соглашается мама.

Мама очень часто садится за руль в домашних тапочках и первой попавшейся куртке.

А тут вечером зазвонил ее телефон. Номер был незнакомый.

– Алле, Маш, привет, это Вадик.

– Привет, – ответила мама, лихорадочно соображая, кто такой Вадик.

– Ты только не волнуйся... – начал неизвестный Вадик.

Мама тут же принялась волноваться.

– Ты нам нужна. Приезжай, – сказал Вадик.

– Куда? – просипела от волнения мама, которая за эту минуту вспомнила двух знакомых Вадиков – своего поклонника по детскому саду и однокурсника.

– На велотрек, – ответил Вадик.

Мама подумала, что оба Вадика могут пригласить ее на велотрек в воскресенье вечером, даже учитывая то, что она их не видела много-много лет.

– Что случилось? – догадалась спросить мама.

– Ванька разбился.

Мама упала в обморок и выронила телефон, который подхватил папа.

– Маша, Маша, это в Крылатском, приезжай скорее, ты нас увидишь, – услышал папа, когда приложил трубку к уху.

– Кто это? – спросил папа, побрызгав на маму водой из пульвелизатора, которым Вася опрыскивает кактусы.

– Вадик, – ответил мама. – Мне надо ехать. На велотрек.

Папа побрызгал из пульверизатора себе в лицо.

– Кто он? – спросил папа свистящим шепотом.

– Я не помню, – призналась мама. – Или из детского садика, или из института. Но он говорит, что Ваня разбился.

Папа присел на пол и обхватил голову руками.

– Ничего не понимаю, – сказал он.

– Я тоже.

– А кто такой Ваня?

– Не знаю, – выдохнула мама.

– Родители! Вы совсем с ума сошли? Может, хватит устраивать сцены ревности? – сказал Вася, – Ваня – это мой брат, а Вадик – его лучший друг.

– Ой, – сказал папа.

– Мамочки, – простонала мама, схватила ключи от машины и убежала.

Ванька на велосипеде пытался перепрыгнуть через ступеньки и приземлился лицом в асфальт. Когда мама его увидела, то чуть не выпила перекись водорода, которую достала из аптечки. Ваня был весь в крови.

– Привет, – сказала мама Вадику. – Никогда мне больше не звони.

– Хорошо, – покорно согласился Вадик.

Пока мама везла сына в травмпункт, папа ей без конца звонил и кричал в телефон, что Ване нужно оторвать голову за безответственное поведение, что я отказываюсь есть и кидаюсь тарелкой, а Вася не хочет делать английский без мамы и жаждет подробностей о происшествии. А еще про то, что покоя никогда не будет с этими детьми и он скоро сам сляжет с какой-нибудь невралгией.

– Мальчика моего посмотрите? – забежала мама к врачу.

– Заводите. Сколько ребенку лет? – спросила медсестра.

– Двадцать четыре, – ответила мама.

Ваня зашел в кабинет, постанывая, охая и чуть не плача.

– Избили? Из-за девушки? – с надеждой спросила медсестра.

– На велике катался, – промямлил разбитым ртом Ваня.

Мама с Ваней сидели в коридоре и ждали рентген. Рядом на лавочке сидел мальчик лет восьми. Тоже с разбитым лицом.

– Подрался? – спросил мальчик Ваню.

– Не-а, на велике катался, – ответил он.

– А я подрался. Из-за девочки. С другом, – вздохнул мальчик. – Понимаешь, я ее с первого класса люблю, а он только в этом году влюбился. А как ты на велике разбился?

– Прыгал через ступеньки.

– Зачем? – удивился мальчик.

– Просто так. У меня вообще-то нос, может быть, сломан. – Ванька начал раздражаться, что его никто не жалеет и не считает крутым.

– А я руку два раза ломал, – пожал плечами мальчик. – Один раз в детском саду, это не считается, а второй – в первом классе. Реально круто было – я левой рукой писал. А чё ты у врача орал?

– Больно же! – Ванька почти кричал. – Зеленкой! Еще и бинт отрывали! Почти с мясом!

– Да ладно тебе. Подумаешь, зеленка. Меня, знаешь, сколько раз зеленкой мазали! Раз тысячу. А ты из-за девочки дрался?

– Нет! Слушай, помолчи, а?

– Когда говоришь, то не так больно. Мне бабушка всегда так советует. Я тебе помочь хотел, – обиделся мальчик.

Из рентгеновского кабинета вышла медсестра со снимком.

– Сломан? – с надеждой спросил Ванька.

– У тебя нет. Трещина, – ответила медсестра. – А у тебя сломан, – сказала она мальчику. – Не волнуйся, до свадьбы заживет, девушки будут любить.

– Это самое главное, – серьезно отозвался мальчик. – А ты это, как маленький, в следующий раз шлем надевай, и вообще ты уже взрослый, чтобы на велике по ступенькам прыгать.

Ванька еле удержался, чтобы не съездить ему по носу.

– Скажи мне честно, ты из-за девушки подрался? – спросил Вася брата, когда его увидел.

– Нет! С велосипеда упал! Что у вас, у мелюзги, одни девушки на уме? Не может человек просто на велосипеде покататься в субботний вечер? – возмутился Ваня.

– В твоем возрасте это странно, – сказал спокойно Вася. – Тебе как раз с девушкой нужно быть. А в моем возрасте можно еще на велосипеде кататься. Мама тебя ругала?

– Нет. Дула, когда меня мазали зеленкой.

– Везет. А меня бы убила. Ты теперь дома будешь сидеть?

– Да.

– Везет! А очень больно падать?

– Очень. Даже не думай повторять. Мама тебя убьет.

– Это меня и останавливает...

– Как вы? – звонит и спрашивает папа.

– Нормально вроде бы, – отвечает мама осторожно.

Она почему-то уверена, что если действительно все нормально, то это ненадолго. И тишина в доме не к добру. И спокойные дети – к неприятностям. И если слишком все хорошо – тоже плохой знак.

Мама сидела на диване и делала вид, что не спит. Я зашла за занавеску. Мне нравится стоять за занавеской и думать. Интересно, когда тебя никто не видит, а ты всех видишь. А потом пришел Вася и начал со мной играть – заматывать в занавеску и разматывать.

– Я пять минуточек посплю. – Мама укрылась с головой пледом. – Всего пять минуточек.

Я была не виновата. Это все Вася. Мама проснулась от дикого грохота.

– Доигрались, – произнес Вася.

Я лежала на полу завернутая в занавеску, как в кокон. Даже рукой не могла двинуть.

– Где Сима? – ахнула мама.

– Где-то там, – показал Вася пальцем.

На полу лежала гора из занавесок, сверху карниз. Мы играли, я наступила на занавеску, Вася потянул – и все... То есть я лежала в самом низу, завернутая в тюль, а сверху на мне лежали тяжелые портьеры. Мама кинулась вытаскивать меня из-под завала.

– Сима, я же тебе говорил, стой спокойно, – сказал Вася.

Мама размотала меня из тюля и с тоской посмотрела на карниз.

– Может, пусть так остается? – предложил Вася.

Мама встала на подлокотник дивана и попыталась приладить карниз на место. Вася держал молоток. Я тянула на себя тюль и занавески, потому что мне очень понравилась такая игра.

– Вася, дай ей что-нибудь! – попросила мама.

Вася дал мне первое, что пришло ему в голову, – молоток.

– Вася, забери у нее молоток! – опять закричала мама.

– То дай, то забери... – буркнул Вася.

С папой я всегда ною и капризничаю.

– Что? Что ты хочешь? – кричит папа, у которого разрывается сердце от моих криков.

– Уйди куда-нибудь, – просит его мама, – она от тебя не отлипнет.

Папа прячется по всей квартире, стараясь не шуметь. Скрывается то в ванной, то на кухне. А когда случайно что-нибудь роняет, то вжимается в стену.

– Что ты орешь? – спрашивает меня Вася. – Это мне орать нужно. Я из-за тебя даже фильм не могу посмотреть и математику под крики вынужден делать. Ночью я уже привык, не просыпаюсь, но ты хоть днем можешь не ныть?

Я тут же замолкаю.

Но если покричать подольше, то папа возьмет на прогулку все, что мне будет нужно, – коляску для меня, коляску для куклы, санки, мячик, две лопатки, пакет с едой для птиц, игрушку, две пары запасных перчаток. И будет все это за мной носить.

Мама собиралась на важное торжественное мероприятие. Поскольку она давно нигде не была, то очень хотела быть красивой. Она металась по дому от одного зеркала к другому, уже в вечернем платье, и подбирала то украшения, то сумочку.

Больше всего она себе нравилась в том зеркале, которое было у Васи в шкафу.

– Мама, ты в разных сережках, – повернулся к ней, оторвавшись от журнала, Вася.

– Я выбираю, какие лучше, – хмурясь, ответила мама. – Мне и те и другие нравятся.

– Тогда иди в обеих.

Мама убежала и вернулась опять к его зеркалу.

– Ты в курсе, что в разных сапогах? – спросил Вася.

– Да, какой больше подходит?

– Не знаю. Левый.

– Почему левый? – нахмурилась мама.

– Тогда правый, – ответил Вася.

Мама убежала, но через несколько минут опять стояла перед зеркалом.

– Ты уйдешь сегодня или нет? – буркнул Вася.

Он рассчитывал поиграть на компьютере и спокойно посидеть «Вконтакте».

– Я думаю, может, все-таки другое платье? – спросила свое отражение в зеркале мама.

– Нет! – почти закричал Вася. – Иди в этом! А то опять начнется все сначала – сережки, сапоги...

– Да, тогда я опоздаю... – согласилась мама. – А может, палантин?

– Это добром не кончится... Мама, иди, а? Лучше там погуляешь, проветришься... – посоветовал Вася.

Мама оделась и села в прихожей ждать такси. Она, когда нервничает, делает странные вещи. Может пойти полы помыть в общей прихожей. Может начать пришивать пуговицу, которая лежала оторванная несколько месяцев. Так было и в этот раз. Мама решила почистить Васины ботинки. Взяла щетку, крем... Почистила, даже не заляпав платье. Такси все не ехало. Тогда мама взяла спрей для обуви – от воды и грязи – и побрызгала на ботинки. Тут наконец зазвонил телефон – машина приехала. Мама заметалась по квартире. Оказалось, она забыла про духи и, скинув сапоги, побежала в ванную. А когда бежала назад, поскользнулась на паркете. Прямо на вычищенные ботинки. Спрей для обуви был бесцветный. Видимо, он попал на паркет, отчего тот стал скользкий, как лед. Мама упала сильно. На спину. Как в кино, когда ноги взлетают выше головы.

– Ой, – сказала она, попытавшись встать.

– Я так и знал, – заметил прибежавший на звук Вася.

– Нога. Болит, – сказала мама.

– Ходить можешь? – спросил Вася с надеждой. Он все еще не мог расстаться с мечтой поиграть спокойно на компьютере.

– Не знаю, – чуть не плача, сказала мама.

– Попробуй, – потребовал Вася.

Мама встала, держась за тумбочку, и застонала.

– Мне кажется, я ногу растянула.

– Но стоять-то ты можешь! Внизу машина, доедешь, там тебя папа доведет, а на мероприятии будешь просто стоять. Иди.

– Не могу. Больно, – уже почти плакала мама.

– Ну, почему? Почему у нас все не как у людей? – запричитал Вася. – Даже уйти нормально не могут! Обязательно в последний момент все надо испортить! Я могу спокойно провести хоть один вечер?

– Вася, я же не специально! – закричала мама. – Мне самой хотелось уйти!

– А зачем тогда ты мои ботинки схватила? Стояли себе нечищеные и еще бы простояли!

В этот момент позвонил папа. Мама, всхлипывая, рассказала ему про ногу.

– А чего ты за ботинки схватилась? – спросил папа.

– И ты туда же! – заплакала мама.

– Может, ногу перевяжешь и поедешь? – предложил папа.

– Голову надо перевязать! Чтобы думала! – закричал Вася.

– Вася, как ты с матерью разговариваешь? – всхлипнула мама.

– Это не мать, а катастрофа ходячая.

– Ладно, я поеду, – выдохнула мама и поскакала на одной ноге к такси.

На мероприятие они так и не попали. Мама доехала до ресторана, где ее ждал папа, но из машины выйти не смогла – нога опухла и сильно болела. На той же машине они вернулись домой.

– Ну, как? – спросил Вася, – повеселились? Папа, осторожно! – закричал он, но было поздно.

Папа наступил на то место, где мама разбрызгала спрей для обуви. Поскользнулся и упал. Тоже ногами кверху.

– Кошмар, ни уйти, ни прийти нормально не могут, – прокомментировал Вася.

Вася сходил на хоккейный матч «Россия – Швеция», после чего стал фанатом. Папа купил ему настоящую хоккейную майку с надписью «Овечкин», в которой Вася ел, спал и даже мылся. Он натягивал ее на куртку и ходил играть в хоккей на пруд. Он даже на школьную форму ее пытался надеть.

– Послушай, Сима что-то хочет, я не могу понять что, – озабоченно сказал папа маме.

– Дай ей печенье или виноград. Может, пить хочет? – ответила мама.

– Нет, что-то другое.

– Тогда поставь мультик. Мне нужно посуду домыть и машинку стиральную разгрузить.

– Я не знаю, – зашел на кухню через некоторое время папа. – Я уже все перепробовал. Не успокаивается. Может, ты ее поймешь?

Мама зашла в комнату. Я сидела и тянула Васю за хоккейную майку.

– Она хочет, чтобы ты с ней поиграл, – сказала мама и ушла домывать посуду.

– Не хочет!!! – закричал ей вслед Вася.

Мама вернулась. Она сидела и смотрела, как я тяну Васю за майку.

– Не понимаю...

Через час родители уже лезли на стенку. Я продолжала ныть. Вася закрылся у себя в комнате.

– Сделай что-нибудь! – кричал папа маме. – Сима бьется в дверь к Васе. Она явно от него что-то хочет!

– Если она хочет жить в моей комнате, то я против, – на всякий случай сказал Вася.

– Нет, тут другое, – нахмурилась мама. – Сима, хочешь плед? А игрушку? Что ты хочешь? Скажи...

Папа с мамой стояли и смотрели, как я катаюсь по полу и реву.

– Вася, иди в ванную, уже поздно, пора спать ложиться, – сказала мама.

– А чего ложиться? Все равно не уснешь под ее крики.

– Иди. И голову не забудь помыть. А «Овечкина» своего в стиральную машину брось – майка уже грязная.

Вася вздохнул и пошел в ванную. Я побежала следом.

– Смотрите, смотрите! – закричал из ванной Вася.

Родители прибежали в ванную и увидели, как я пытаюсь надеть на себя хоккейную майку.

– Она, что? «Овечкина» моего хотела? – с ужасом спросил Вася.

– Скорее всего, да, – кивнула мама.

– Зачем ей хоккейная майка? – испугался Вася.

– Не знаю. Наверное, она увидела, что ты в ней все время ходишь, и тоже захотела.

– Не-е-ет! – закричал Вася. – Не дам!!!

– Вась, на пять минут. Она походит, успокоится и отдаст, – попросил папа.

Мама надела на меня форму, и я сразу успокоилась.

– Ладно, Сима, пойдем баиньки, – позвала она. – Пижамку наденем...

Когда мама попыталась снять с меня майку, я заорала.

– Придется ее так укладывать, – пожала плечами мама.

Я лежала в кроватке в майке и дрыгала ногами. Родители и Вася стояли рядом.

– Она смешная, – чуть не плакал от умиления папа.

– Ну да. Что она потом будет просить? – задумчиво проговорила мама.

– Когда я просил Симину соску, мне не дали. Когда я хотел покататься в ее коляске, мне тоже не дали. Сказали, что у меня странные желания. А ей, значит, можно. Это, – Вася показал на меня в «Овечкине», – не странное желание? Это вы считаете нормальным? Младенец, к тому же девочка, спит в хоккейной майке. Между прочим, грязной. И ничего. Все довольны. Все счастливы...

– Васенька, она же не понимает еще... – сказала мама.

– Ага! Все она понимает. Целый час она ныла и требовала мою майку! Она же не требовала мою школьную форму или джинсы. Ей майку мою любимую подавай! И чем я еще должен делиться? Если вы не в курсе, то это выглядит очень, очень странно.

– Смешно, – улыбнулась мама. – Надо ее сфотографировать.

– Кому как, – бурчал Вася, – мне совсем не смешно.

– А давайте что-нибудь другое посмотрим! – попросила мама.

Я очень люблю мультфильм про Машу и Медведя, поэтому только его и смотрю. Вася подсчитал, что я его посмотрела уже сто двадцать пять раз. Маме с папой тоже приходится его смотреть. В результате они общаются друг с другом фразами из мультика.

– Странно, но их вполне хватает для жизни, – удивляется мама.

А папа все время ходит и поет песенки из этого мультика.

– Привязалась, не могу уже, – стонет он про веселые коньки и елочку.

– Вкусновато, но маловато, – говорит мама в ресторане.

– Не рычи на меня, – просит папа, когда мама начинает ругаться.

– Чем страдаем? – спрашивает Вася.

Мама с папой ругаются в магазине.

– Смотри, какая игрушка, можно забивать молотком брусочки, – показывает папа маме коробку.

– Она девочка, давай ей утюг купим. – Мама держит в руках игрушечный утюжок с музыкой.

– Ей будет интереснее забивать, – настаивает папа.

– Она – девочка, ей нужно играть в утюги, – не отступает мама.

– Купите обе, и проверите, – советует Вася.

Теперь я забиваю бруски утюгом.

Папа покупает мне паровозик, а мама – пупса-младенца.

Я кладу младенца на пол и проезжаю по нему паровозиком.

– Давайте вы уже определитесь, кого растите, – говорит Вася родителям.

Папа с Васей впервые уезжали одни на каникулы. Без меня и мамы. Папа, конечно же, не хотел, но мама настояла.

– Я целую неделю не буду готовить! – говорила она.

– А сама что будешь есть? – спросил Вася.

– Я буду за Симой доедать. Еще у меня есть сыр, конфеты, кофе и макароны.

– А меня заставляешь суп есть... – обиделся Вася.

Дело в том, что мама уже давно мечтает побыть одна. Полежать в ванне, выпить вечером вина, почитать книжку, посмотреть сериал по телевизору. В общем, сделать все то, что она не может себе позволить, когда дома Вася с папой.

– Мама, мама, – стучит Вася в дверь, стоит маме зайти в ванную и улечься в пене.

– Что? – спрашивает мама. – Можно мне на десять минут уединиться? Я только залезла!

– Мне в туалет! – кричит Вася.

– А я говорил, что не надо делать совмещенный санузел, – говорит папа, глядя, как мама, мокрая, в ошметках пены, стоит под дверью ванной и ждет, когда Вася сходит в туалет.

– Можно мне бокал вина выпить? – спрашивает мама с надрывом.

– Можно, – отвечает папа и наливает маме бокал красного вина. В этот момент я врезаюсь в папу на самокате. Папа роняет бокал на диван.

– Налей мне, пожалуйста, – просит мама, предварительно залив весь диван «Ванишем».

– А больше нет, – грустно констатирует папа.

– Можно мне спокойно сериал посмотреть? – просит мама.

– Только щелкни на секунду на спорт, – просит Вася. – Подожди, подожди, сейчас, ух ты, ты видел, папа? Какой гол! Удаление будет? Это третий тайм? Мама! Не переключай! Сейчас же самое интересное начнется!

Однажды папа собрался в командировку на два дня. Мама почти не скрывала радости.

– Я тебе так надоел? – спрашивал папа.

– Нет. Я просто мечтаю уложить в девять вечера детей и до двенадцати лежать в ванне!

– Ты размокнешь, – сказал Вася.

– Вот и отлично, – заявила мама.

Папа несколько раз звонил маме с дороги и отправил двадцать эсэмэсок. Он надеялся, что ему не заказали гостиницу, что дороги занесет снегом, что мероприятие отменят в последний момент... Но он благополучно доехал, хотя мама еще и не верила, что может расслабиться.

То самое мероприятие показывали в новостях по телевизору. Мама увидела папин затылок рядом с затылками видных деятелей и глубоко выдохнула. Она налила себе бокал вина и вылила в ванну полфлакона пены. Посидела, подумала, добавила еще соли и бросила ароматическую бомбу. Потом пошла к телевизору и переключила канал. В других новостях показали папин профиль. Мама радостно побежала в ванную, зажгла свечку и взяла книжку.

– Захочешь в туалет, возьми Симин памперс, не пущу! – сказала мама Васе. – Все, вот оно – счастье, – прошептала она, погружаясь в пену, и закрыла глаза.

– Мама, мама! – постучал Вася в дверь.

– Я сказала – не пущу! – ответила мама.

– Телефон звонит! – крикнул Вася.

– Меня нет. Я утонула в ванне, – ответила мама.

– Это папа!

– Ответь ему!

– Уже ответил! Папа сказал, что он на проспекте Мира и будет через полчаса.

– Не-е-е-ет! – закричала мама.

– Да-а-а-а-а! – закричал Вася.

Мама выскочила из ванной как ошпаренная, схватила у Васи телефон и набрала папин номер.

– Почему ты на проспекте Мира? Ты же в другом городе! Я же тебя по телевизору видела! – кричала мама.

– Да я так соскучился, просто ужас какой-то. Не мог там ночевать. Знакомый меня взял в машину. Слушай, я такой голодный. Даже есть там не мог от тоски. Накормишь меня? Ты что, не рада? От чего я тебя оторвал? Ты чего такая? Представляешь, мы так быстро доехали... И в городе пробок нет. Так что я уже на подъезде. Скажи, ты рада? Рада?

Мама надела домашние джинсы, задула свечку и пошла разогревать ужин.

Спустя пару недель, встретив того самого знакомого, который привез папу на своей машине из другого города, она не сдержалась.

– Вы испортили мне вечер! – накинулась она на него.

– Когда? – опешил тот. Надо сказать, что маму он видел второй раз в жизни.

– Тогда! Как вы могли? За что? – Мама развернулась и ушла, вскинув голову.

– Что я сделал-то? – спросил знакомый у папы.

– Не обращай внимания. У нас ребенок маленький, зубки режутся... Вот она и на нервах. Сама не понимает, что говорит, – объяснил папа.

Хотя это был не первый раз, когда папа сломал мамины планы. Однажды, еще до моего рождения, папа уезжал в командировку, а мама собиралась встретиться с институтскими подружками, сходить на маникюр, массаж и еще куда-то. Васю она отправила к бабушке. Папа уезжал рано и, чтобы не будить маму, тихонько вышел и поехал в аэропорт. Мама проснулась, приняла душ, накрасилась, созвонилась с подружками, подтвердила встречу и собралась выходить из дома. Дверь была закрыта. Ключей на тумбочке она не обнаружила. Оказалось, что папа по инерции схватил мамины ключи и закрыл дверь, чтобы она не спала с открытой дверью.

– Ты где? – позвонила ему мама.

– Уже в самолете, – ответил папа.

– Ты меня закрыл, – прошипела мама в трубку.

Запасные ключи от квартиры были у бабушки, которая совершенно не собиралась ехать и открывать маму. Три дня мама просидела взаперти, пока не приехал папа и не открыл дверь.

На самом деле папа не просто так не любит уезжать из дома. Когда я еще не родилась, а Вася был маленький, папа уехал в командировку. Мама вызвала бабушку посидеть с внуком, а сама собралась по магазинам. Вечером позвонил папа. Трубку взяла бабушка.

– А где Маруся? – спросил папа.

– Понятия не имею, – ответила бабушка, – убежала после тебя через пятнадцать минут. Звонила, сказала, что вернется завтра. Кстати, уехала на машине. Не на своей.

На самом деле бабушка так шутила. Мама в этот момент сидела рядом с ней и рвала трубку из рук. Но папа успел упасть в обморок.

– Что ты наделала? Тебе все шуточки, а мне что делать? – кричала мама, лихорадочно набирая папин номер, чтобы доказать, что она дома.

– Что он – совсем шуток не понимает? Без чувства юмора? – хмыкнула бабушка.

– Это у тебя юмор дурацкий! Я дома, бабушка пошутила, слышишь? – закричала мама, дозвонившись папе. – Вот, слышишь Васин голос? Не слышишь? Вася, быстро скажи что-нибудь папе.

– Не буду, – ответил Вася.

– Мама, скажи ему немедленно, что ты пошутила! – требовала мама.

– Тебе надо, ты и говори!

– Я – дома! Хочешь, телевизор включу? Хочешь, перезвони мне на домашний. Я – дома!

Так вот теперь папа с Васей собирались уезжать на каникулы. Мама начала собирать их чемоданы накануне.

– Смотри, вот это Васины вещи, вот это твои. Вот здесь шлепки, здесь белье. Здесь аптечка. Видишь? Это зеленка, это таблетки от кашля, это от желудка. Зубные щетки, паста и шампунь вот в этом отделении, – показывала мама папе содержимое чемодана. – Все найдешь? Запомнил? Вася, не забудь, у вас два чемодана – большой и маленький. Напомни папе. Красный и терракотовый. Ты меня слышишь?

– Да понял я, понял. Зеленый, – ответил Вася.

– Нет! Зеленка в чемодане, а чемоданов два. Красный и терракотовый!

– А это какой? – спросил Вася.

– Вот! Вот этот цвет называется терракотовый!

– Мама, не усложняй. – Вася не мог оторваться от хоккея по телевизору. – Все будет нормально.

– Так, если будет понос, дашь вот это лекарство, в бутылочке, если он растянет ногу – помажешь вот этой мазью, если потекут сопли – вот капли, – продолжала инструктировать мама папу.

– Мама, ты весь чемодан лекарствами забила? Джинсы мне хоть положи! – забеспокоился Вася.

– Я ничего не понял, – признался папа. – А в этом пакете что?

– Просто открой чемодан и выложи все вещи.

– Так... а это что? – заглянул в чемодан Вася. – Папа, а зачем столько книг?

– Сколько? Одна на английском и три на русском, – ответил папа.

– Ты хочешь, чтобы я там читал? – ужаснулся Вася. – Еще и на английском?

– Вот именно. А что ты собирался делать?

– Ну уж точно не читать! Не родители, а не пойми что. Едем отдыхать, а в чемодане, кроме лекарств и книжек, ничего нет. Нормальная установка на отдых! Родители – вы даже не реалисты, а какие-то самые пессимистичные пессимисты.

– Вам не пора? Не опоздаете? – спрашивала мама каждые пять минут.

– Что ты так нервничаешь? А ты расческу положила? А бритву мне? – дотошно интересовался папа.

– Мам, можно я чайку попью на дорожку? – спросил Вася.

– Какой чаек? Вы уже уезжаете! Все! Сели! Все сели! Сима! Куда ты?

Я вышла на лестничную клетку провожать Васю с папой.

– Симочка, дай я тебя поцелую! Ты будешь помнить меня? Не забудешь? – Папа бросил чемоданы и взял меня на руки.

– Отдай мне ребенка и возьми чемоданы! Вася не отпускай лифт! – Мама уже очень хотела их выпроводить.

Кое-как она оторвала меня от папы и закрыла дверь.

– Только бы улетели, только бы улетели... – шептала мама.

В тот момент, когда мама включила новости по телевизору, позвонил папа. Новости повторяли то, что он сказал:

– Здесь электричество отключили. Ничего не понятно. Вроде бы жидкости антизамерзающей на все самолеты не хватает. А наш борт вообще еще из Вероны не вылетел. Не знаю, что делать. Коллапс, блэкаут и черт-те что. Народу полно. Может, ну его?

– Не-е-ет! – закричала мама. – Почему именно сейчас? Не в прошлом году, когда мы никуда летели, а в этом? Сидите и ждите.

Папа позвонил еще через два часа. Их самолет вроде бы летит. Часа через четыре будет.

– Знаешь, мы так устали, и я так соскучился. Очень хочу домой. Может, ну его?

– Нет. Тут в новостях говорят, что ситуация нормализовалась и все рейсы будут отправлены. А деньги? А отдых для Васи? Ты же так хотел уехать!

– Вообще-то, я не хотел. Это ты меня отправила. Я бы сейчас на диванчике под пледом лежал.

– Это я буду лежать на диванчике под пледом, а вы летите отдыхать! Главное, рейс не пропустите.

– Ладно, пойду на табло посмотрю, – вздохнул папа.

– А Вася как? – спросила мама.

– Вася – отлично. Нашел себе компанию друзей, сидят в Интернете. Довольный.

– Ну вот. Ребенок довольный, что еще надо?

Папа с Васей все-таки улетели, хотя мама до последнего не верила.

На следующее утро мама проснулась от звука эсэмэс-сообщений.

«Ты забыла положить Васе носки! – писал папа. – И я не могу найти свою футболку! А какие конкретно лекарства ему дать после завтрака? Все, что ты положила? Нет его детской зубной пасты и моего геля для душа!»

«Пожалуйста, – писала мама, – посмотри внимательно. Носки и футболка лежат в одном из пакетов в терракотовом чемодане. Зубной пастой он уже два года пользуется взрослой. Твой гель для душа лежит в боковом кармане. Просто ОТКРОЙ ЧЕМОДАН И ВСЕ ИЗ НЕГО ДОСТАНЬ! ЛЕКАРСТВА ТОЛЬКО НА СЛУЧАЙ БОЛЕЗНИ».

«А терракотовый – это какой?» – написал папа в ответ.

«Тот, который не красный. Их у вас всего два. Один красный. ТЫ МОЖЕШЬ ОТЛИЧИТЬ КРАСНЫЙ ОТ ТЕРРАКОТОВОГО?»

«Что ты ругаешься? Я, между прочим, соскучился, – обиделся папа. – Я все равно ничего не нашел. А Симочка меня ищет?»

«Нет. Когда я к ней подошла ночью, она на меня посмотрела как на привидение. Если бы умела говорить, то спросила бы: «Ты кто?» После этого уснула до утра».

На следующий день папа писал маме длинные эсэмэски с отчетом об отдыхе: «Вася кричит, что его разбудили. Я пока сплю в режиме дежурного отца – с тревожной кнопкой в семь и восемь утра. Освоились. Вася нашел мальчика своего возраста и плейстейшн, естественно... Вечером заставил его читать «Принца и нищего» и слушать «Остров погибших кораблей». Он скандалил. Думаю, что от усталости. Мне нравятся горные лыжи. Но я как тот старик, который, выйдя из стриптиз-клуба, сказал: «Ну, в принципе, мне здесь все понятно». Колени и спина по-старчески ноют. Вася любит иногда поднывать, страдать, валяться и спорить. Опять потащил его на склон, чтобы избежать игручего мальчика. Нет, все-таки поскакал вниз с этим мальчиком играть в карты – на полчаса. Тот очень удивляется, если я что-то не разрешаю и говорю «нельзя». Например, сидеть в одиннадцать вечера в Интернете. Носки я так и не нашел. Купил. Заодно и шапку, потому что свою синюю Вася ухитрился посеять. Я вообще хожу за ним и все подбираю – он ужасно рассеян и невнимателен. Иногда за столом, задумавшись, может вытереть нос свитером или отпить воды из общего кувшина. Работаю над культурой поведения, он огрызается. Завтра опять куда-то премся. У меня голова кругом идет – в карманах полно ключей, всяких карточек. Нашел случайно Симину соску и баранку. Чуть не расплакался. Больше без вас никуда не поеду. Почему ты все время спишь днем? А ночью не спишь? Из-за Симы? Что-то я волнуюсь. Ходил сегодня в футболке, которую ты мне подарила, – с надписью «Все лгут» из сериала про доктора Хауса. Ко мне подходят всякие люди и начинают обсуждать сериал. О ЧЕМ ТАМ РЕЧЬ? Я ЖЕ ЕГО НЕ СМОТРЕЛ! А ОНИ ДУМАЮТ, ЧТО Я ФАНАТ! ПРЕДЛАГАЮТ ВИКОДИН И СМЕЮТСЯ. ВИКОДИН – ЭТО ЧТО? Чувствую себя идиотом. Отвечаю коротко. Они говорят, что я очень похож на Хауса. Он вообще какой? Можно краткое содержание?»

«Смени майку!» – ответила ему мама.

«Ты мне положила все с надписями – одну с «Останови фашизм», а вторую «Свободу Ходорковскому». Даже не знаю, в чем ходить. Завтра пойду куплю себе политкорректную футболку без надписей».

– Васенька, ты как там, мой родной? – позвонила мама.

– Нормально, – ответил Вася.

– Ты ешь? Папу слушаешься?

– Да.

– А вообще что нового?

– Ничего.

– Как дела-то?

– Я же говорю, все нормально.

– А поподробнее...

– Ну, все хорошо. Пока. А дай мне Симу на минуточку. Ты можешь ей телефон к уху приложить?

– Мой хороший! Ты по сестре соскучился? – обрадовалась мама. – Сейчас, говори. – Она приложила мне трубку к уху.

– А-а-а-а-а-а! – заорал в трубку Вася.

Я упала с дивана и заплакала.

– Ну как? – спросил Вася у мамы. – Она меня узнала?

– Мне кажется, да, – ответила мама.

– Здорово! Звони еще! У меня роуминг есть! И Сима пусть тоже звонит, – сказал Вася.

У папы есть один друг по парку. Усатый мужчина, который гуляет с девочкой Васиного возраста. Когда он увидел папу с коляской, в которой лежала я, то подошел и спросил:

– Можно мне ее подержать?

– Можно, – разрешил папа.

Мужчина взял меня на руки уверенно. Покачал. И осторожно положил назад.

Папа увидел его спустя некоторое время. Он катил коляску и не видел никого вокруг.

– Поздравляю, – сказал папа. – Кто?

– Девочка, – ответил мужчина. – Спасибо.

– За что? – удивился папа.

– Я тогда подержал вашу дочь на руках – и вот, все получилось. Несколько лет не получалось, и вот, чудо.

– Я в это не верю, – улыбнулся папа.

– Я тоже не верю, – ответил мужчина, – но получилось же. Правда, она красавица?

– Правда. На вас похожа. – Папа заглянул в коляску, где лежала новорожденная девочка, у которой был виден только нос.

– Да, – гордо ответил мужчина, – мне больше ничего в жизни не надо. Вы меня понимаете?

– Я вас понимаю, – ответил папа.

Вместо заключения

Мы жили в маленькой квартирке – полторы комнаты и совмещенный санузел с сидячей ванной. Сидя на унитазе, можно было спокойно мыть руки в раковине, да и ноги в ванне при желании тоже. Однажды муж застал меня в слезах – я, подмывая ребенка, Васю, все время ударяла его головой об кран. И никак не могла приспособиться.

Стиральная машина стояла на кухне – на ней я готовила еду, а в ней стиралось белье. От недосыпа я внимательно следила, что беру в руки – соль или стиральный порошок – и куда это сыплю. Несколько раз налила ополаскиватель для белья в суп. А когда моя мама привезла мне натертое по старинке на терке детское мыло в трехлитровой банке – для детских вещей, – мне кажется, я все готовила с мылом, принимая его то за соду, то за хмели-сунели.

Однажды я потеряла в этой крошечной квартирке сына. Был – и вдруг пропал. Я сидела на диване и пыталась успокоиться – у меня пять метров жилой площади, на этих пяти метрах он потеряться не может. Я облазила единственный имевшийся в наличии шкаф – пусто. Я даже подняла ковер. Сын нашелся в стиральной машине. Я положила в нее одеяло постирать, а он залез в барабан, пригрелся и уснул. С тех пор я стала закрашивать раннюю седину в волосах и предпочитаю машинки, которые загружаются сверху.

У нас не было ни ходунков, ни манежа – их просто некуда было ставить. Коляска помещалась на балконе, закрытая плотным целлофаном. Где-то рядом, видимо, была голубятня, и уже через час целлофан был покрыт птичьим пометом. По ночам мне снился один и тот же кошмар – я боялась, что балкон обрушится вместе с коляской и ребенком, так же как он обрушился у соседей. Только не с коляской, а комплектом зимней резины для машины.

Наяву же я панически боялась застрять в лифте. Лифт был старый, с двойными деревянными дверями и одной железной. Он регулярно ломался и застревал тоже через день. Нигде больше у меня не проявлялась клаустрофобия, только там.

За время беременности я набрала двадцать килограммов. Сбросила их легко, без фитнес-клуба, массажа и диет. Я обматывала «проблемные места» обычной продуктовой пленкой и бегала по лестнице – вверх и вниз, девять этажей. Подъездные алкоголики и бомжи со мной вежливо раскланивались и пили за мое здоровье. Рядом жила сумасшедшая соседка, которая караулила моего мужа и грозно ему шептала: «Ребенок не похож, сдай анализ ДНК».

– От кого ребенок? – регулярно спрашивала она меня.

– От мужа, – раз в двадцатый отвечала я.

– Нового? – У нее загорались глаза.

– Нет, старого.

Говорили, что она осталась одна с маленьким ребенком на руках. От нее и от мальчика отказались сразу два мужчины – биологический отец ребенка, которому ни она, ни ребенок не были нужны, и законный муж, который не нашел фамильного сходства и не смог простить измены. А потом трагически погиб и сам мальчик. Женщина осталась одна и медленно сходила с ума, пока не сошла окончательно. И никто ей не мог помочь. У нее больше никого не было.

Тогда все казалось нормальным. К ребенку приходила массажистка Света – здоровенная девица с руками убийцы и сломанным при неизвестных обстоятельствах носом. Она бегала по клиентам с кейсом – маленьким дорожным чемоданчиком. В нем она носила десять тысяч долларов, которые должна была отдать за квартиру. Банковским ячейкам Света не доверяла, предпочитая не расставаться со своим сокровищем. Причем передвигалась она на общественном транспорте и ничего не боялась. Каждый раз, приходя на массаж, она открывала свой чемодан, вытаскивала старую рабочую футболку и шлепки сорок пятого размера, которые лежали поверх перевязанных резинками купюр. Каждое утро я оцепенело наблюдала сцену, как в кино: кейс, забитый под завязку деньгами.

Мы гуляли с колясками в близлежащей загаженной лесополосе и знали в лицо местного маньяка.

– Девочки, опять он идет, – говорила первая, кто заметит.

– Иди отсюда, – выставив коляски плотным рядом, кричали мы, – иди, а то милицию вызовем!

Маньяк послушно удалялся.

У меня была подружка по «колясочному» периоду, Наташа. Пока одна из нас бегала в магазин, другая «сторожила» две коляски. Наташа до декретного отпуска работала, не помню кем, но чуть ли не физиком-ядерщиком.

– Наташ, я читала, что мозг женщины после родов восстанавливается только через три года. Что ты будешь делать?

– Как что? – радостно смотрела она на небо. – Через три года рожу второго. Мне так нравится, когда нет мозга! Я тут читала свои работы и, представляешь, ничего не понимала. Ни одного абзаца!

Наташу можно было понять. Ее муж очень комплексовал, пока она делала карьеру. А со времен беременности, когда жена стала томная, плаксивая, капризная, понятная и предсказуемая, полюбил ее с новой силой. После родов, когда Наташа могла думать только о кормлении по часам и собственной увеличившейся на два размера груди, он воспылал к ней такой страстью, о которой она даже не мечтала.

Я ходила в старой маминой безразмерной шубе из замученного тушкана, а сын засыпал только замотанным в застиранную байковую старую пеленку в жуткий цветочек с подмосковного рынка. Я перешивала пуговицы на платье и распарывала вытачки на кофтах. Чтобы не потерять волосы, заваривала крапиву и делала маски из бородинского хлеба, расхаживая в резиновой шапочке для бассейна. Самым распространенным был способ похудения «от Майи Плисецкой» – «не жрать».

Тогда же я научилась мерить давление с помощью линейки и кольца на нитке.

Мы все стерилизовали бутылки в кастрюльке, катали санки на бельевой веревке, пришивали резинку к варежкам, чтобы не потерялись. Была только одна мама, которая выводила дочку гулять в «вожжах», и мы смотрели на нее и на эти детские «вожжики» раскрыв рты: мы-то, чтобы дети не падали, держали их за капюшон.

Мы по утрам варили каши, потому что за пачкой растворимой каши или смеси нужно было ехать на другой конец Москвы, да и дорого это было. Мы с Наташкой покупали на рынке кролика на двоих, чтобы впихнуть его детям на обед. А творог делали сами – над раковиной, в марлечке. Мы передавали друг другу вещи, игрушки, менялись, устраивали детские обеды или ужины.

Вставали в семь, гуляли, укладывали детей на дневной сон и вечером ровно в девять, после «Спокойной ночи». Тогда нам и в голову не приходило обращаться к детскому психологу, аллергологу или консультанту по грудному вскармливанию, чтобы решить ту или иную проблему. Мне кажется, что тогда и проблем таких не было. Мы все делали по наитию, так, как подсказывало сердце, как делали мамы и бабушки. Жили по режиму советского детского сада и по той же программе учили с детьми цвета и названия животных.

Мне было весело и легко... Я была уверена в том, что все делаю правильно. Ни секунды не сомневалась. И дети были не проблемой, а счастьем. И детские болячки, бытовые сложности, безденежье переживались по-другому. Легче. Главное, что есть ребенок. Как же без него? Без детей нельзя. Неправильно. А правильно – забыть про себя, жить только ради них. А все остальное – приложится, заработается, позабудется. И останется только это абсолютное счастье. Сын или дочка. Или сын с дочкой, потому что хочется большую семью, чтобы двое детей обязательно.

Симе уже почти два года. Она так быстро выросла, что я не заметила. Как быстро бежит время, замечаешь по чужим детям. Позвонила старая знакомая – я ее видела последний раз, когда ее младшей дочке было столько лет, сколько сейчас Симе.

– Как малышка? – спросила я.

– В первый класс пойдет в этом году, – ответила знакомая.

С ума сойти. Этой крохе уже шесть лет. В голове не укладывается.

А недавно столкнулась с соседом.

– Ой, кто это? – спросил он, глядя на Симу.

– Это Сима.

– Подожди, ты же еще недавно беременная ходила... – опешил сосед.

Время летит. С каждым годом все быстрее. Только вчера был Новый год, а уже завтра – день рождения сына, день рождения дочери и надо планировать лето. Я ничего не успеваю. Такой нескончаемый День сурка. Варю щи-борщи, проверяю уроки, воспитываю, наряжаю елку, покупаю детям сандалии на размер больше и рассматриваю в зеркале носогубные складки. Год назад их еще не было. Или были?

Муж переживает кризис среднего возраста, не догадываясь, что я тоже переживаю свой кризис, своего среднего возраста.

– Наверное, у меня судьба такая. Гулять с колясками, менять памперсы, катать детей с горки, – сказал муж.

– Ты жалеешь о том, что так сложилась жизнь?

– Нет. Если честно, то нет. Мне нравится. Не представляю себя без них, без детей. Мне кажется, что я и в восемьдесят лет буду шкандыбать по дорожкам парка с очередной детской коляской. Катать внуков с горки и кормить белок орехами.

– Я буду только этому рада. А что будет со мной?

– Ты будешь держать всех нас в ежовых рукавицах. Останешься молодой и красивой.

– Я боюсь испортить им жизнь. Боюсь ошибиться. Направить не по тому пути. Боюсь стать им ненужной. Передавить. Они будут говорить, что я ничего не понимаю, что я лезу в их жизнь.

– Конечно, так оно и будет.

– Ты хочешь сказать, что я превращусь в мегеру, которая будет кричать, что не обязана сидеть с внуками...

– С внуками буду сидеть я. А ты будешь их кормить и воспитывать. Направлять по жизни. Знаешь, что самое главное?

– Что?

– Сохранить дом. Семью. Прожить нам с тобой вместе всю жизнь и умереть в один год. А дети... Их трое. Они будут друг друга поддерживать.

– Ты в этом уверен?

– Да. Они любят друг друга. Это – самое главное.

– Я боюсь, что они вырастут и станут чужими людьми... Так ведь часто бывает...

– Бывает и по-другому... Мы все для этого делаем...

– Ты с годами стал сентиментальным, – улыбнулась я. – Если так пойдет дальше, ты начнешь плакать от одной улыбки ребенка.

– Я уже плачу, – признался муж. – Мне больше ничего не надо в жизни... Лишь бы ты и дети были счастливы и здоровы.

– Не надо, а то сейчас я заплачу.

– Я очень тебя люблю.

– Вась, ты чего? – ахнула я.

Вася тихо стоял в коридоре и хлюпал носом.

– Голливуд, блин, отдыхает, – сказал Вася.

Автор: Трауб Маша