Яркий прохладный день в конце марта. Гуляем с сыном в парке. Земля еще покрыта замерзшим ноздреватым снегом, но под деревьями ширятся проталины, в кустах вовсю тенькают синицы, а на дорожках стоят лужи талой воды. Лужи, будь они неладны. И в каждую Федьке нужно влезть и потоптаться. Нахожу большой потемневший от воды желудь, показываю Федьке и рассказом стараюсь отвлечь от луж.
Сын смотрит на меня большими глазами, слушает, кивает, будто и вправду в 2 года понимает, что из упавшего на землю желудя потом получается дерево, и протягивает ладошку: давай, мол, желудь, все ясно. Зажав кулачок, бежит к ближайшей луже, усаживается рядом на корточки и, подержав темный холодный бочонок над водой, бросает вниз: «Бусь!». По луже разбегаются потревоженные лучики растворенного в холодной воде солнца. Ловит вынырнувший желудь и опять «бусь!», потом опять.
— Федька, что за радость в холодной воде возиться? Пойдем белок смотреть.
— Бусь!
— Или птиц кормить, гляди, мама нам зернышек дала.
— Бусь!
— Ну чего ты в этой луже не видел? Пойдем.
Беру за руку и увожу от лужи. Федька не идет, упирается и вот-вот заплачет. «Федя!», — резко окрикиваю его и уже хочу дернуть за руку, но останавливаюсь. Я вдруг вспоминаю историю, свидетелем которой стал несколько лет назад, когда Федьки еще и не было.
Как переводчику мне приходится работать с разными людьми и в разных обстоятельствах. Так, когда в начале 2014 года в Москву приезжал чемпион мира по шахматам Магнус Карлсен, меня пригласили переводить во время интервью Магнуса и его встречи со студентами МИФИ в Долгопрудном. После встречи было два сеанса одновременной игры: со студентами и детьми сотрудников. Перевод там уже был не нужен, и я просто смотрел, хотя шахматы никакого интереса во мне не возбуждают.
Рядом со мной за одним из столов, старательно вытягивая ручку, чтобы достать до фигур, играл темноволосый мальчишка лет семи, за его спиной стоял отец. Правильнее было бы написать «бухтел отец», потому что ни одного хода сына папа не пропускал без недовольного комментария. Я не шахматист, потому оценить, ходил мальчишка правильно или нет, не мог, но отцу все казалось, что тот играет недостаточно остро, активно, что нужно совсем по-другому. Он не обзывал сына, нет, не сказал ничего явно оскорбительного, но мне, постороннему, хотелось попросить его замолчать и дать сыграть мальчику самому. Как чувствовал себя маленький шахматист, не знаю, наверное, привык. Дети потихоньку сдавались чемпиону, мальчишка под бурчанье отца пока держался. После очередного хода Карлсена на его доске отец заворчал совсем уж недовольно: «Проиграл. Так и надо. Как не тебя учил. Играл — ни одной угрозы не создал. Зачем вообще пришли».
«Ход предпоследний», — подумал я. Оставалась еще одна доска и вокруг Карлсена начали потихоньку собираться люди. Я подошел ближе, чтобы помочь с переводом, если потребуется. Кто-то из организаторов спросил чемпиона: «Скажите, а кто из ребят играл интереснее всего?». «Вот этот мальчик», — ответил Карлсен и, повернувшись, показал в сторону шахматиста с сердитым папой. Обрадовавшись за парня, я поглядел туда же, но стол был пуст. Раздосадованный тем, что все идет не так, как ему хочется, придумав сам себе картину проигрыша ребенка, отец увел сына. Своим нетерпением лишил его похвалы чемпиона мира. Желая сделать как лучше, невольно убрал из жизни сына, да и из своей тоже, важное событие.
Мне стало очень грустно. Конечно, ничего страшного не произошло, никто не заболел и не умер, но, черт возьми, ведь можно же было помолчать и подождать. Помолчать и подождать, дав ребенку сыграть свою партию. Отступить в сторону, даже если думаешь, что сам сыграл бы по-другому и лучше по-другому. Так получилось, что я стоял у того стола и видел и слышал все от начала и до конца, и поэтому мое впечатление и было таким сильным. Я надеюсь, что папе передали слова чемпиона, я надеюсь, что папа, если не в открытую, то у себя в душе попросил у сына прощения за нетерпение. Надеюсь. Тогда я сказал себе, что со своими детьми прежде всего буду терпеливым.
И вот сейчас я об этом вспомнил. А, вспомнив, отпустил Федькину ладошку. Тот, обрадованный, бросился обратно к луже. «Бусь!»
Я не знаю, что он там видит, не знаю, почему мокрый желудь в мартовской луже кажется интереснее белок, и что ему мерещится в брызгах разбегающихся солнечных лучей. Не знаю. Это что-то принадлежит только ему, но делает богаче и мой мир.
Раздается телефонный звонок. Жена.
— Привет. Когда домой? Что делаете?
— Домой еще не скоро, наверное, Лап. Играем.
— Играете? Как?
— Как играем? Как сказать. Ну, с удовольствием, да, Федя?
— Бусь!
Автор: Алексей Зонтов
Источник: Блог автора в фейсбуке
